Не осенний мелкий дождичек - [20]

15

— Итак, ребята, продолжим: народный — какая часть речи? Страна? Освобождать? Беззаветно? Борьба?

Ученики, мгновенно реагируя на вопрос, выдвигали на контрольной линейке нужную цветную полоску, поднимали линейку вверх. И Рома Огурцов выдвигал, то и дело ошибаясь. Глаза у него были заплаканы. «Мы, взрослые, не захотели понять друг друга, а досталось ребенку», — с болью подумала Валентина. Она не поправляла Рому, он все равно ничего не видел и не слышал, уйдя в свое детское горе.

Звонок. Что ж, Валентина все успела: проверила пройденное накануне, объяснила новый материал, провела ряд закрепительных упражнений. Даже «прошлась» по частям речи, чтобы дети не теряли приобретенного раньше навыка. С каким нетерпеливым ожиданием смотрят они на нее!

— Сегодня поработали хорошо, молодцы, — похвалила Валентина. — Оценки, что я объявила по ходу урока, можете проставить себе в дневники. Теперь — на перемену. Рома, ты почему сидишь? — спросила Огурцова, который словно прилип к парте. — Твоя оценка — четыре. Иди побегай.

Мальчик послушно поднялся, по-стариковски шаркая ногами, вышел из класса. Стариковская эта походка резанула Валентину по сердцу: в десять-то лет! Так хотелось его обрадовать четверкой, но не умеет он, видно, радоваться…

Дежурная по классу, Инна Котова, старательно стирала с доски. Инна — умница, аккуратистка. Что бы ни поручили ей, сделает хорошо и других заставит поступить так же.

— Вы после обеда придете к нам в группу, Валентина Михайловна? — спросила, пряча тряпку в специальный ящичек, Инна.

— Конечно. Тебе что-нибудь непонятно? По-моему, ты все выполнила правильно.

— Не мне. Огурцов ошибся. Целых три раза.

— Да, я видела. Он все же старался, Инна.

Девочка кивнула, соглашаясь. Из тридцати детей двадцать пять учились три года у Евгении Ивановны Чуриловой; чуткость, глубокое чувство товарищества воспитала в них чудесная эта учительница. Инна беспокоится о Роме. Все они, двадцать пять человек, переживают друг за друга и за весь класс. Остальные втягиваются потихоньку в необычайную атмосферу класса. Лишь Рома Огурцов пока вне всего.

Валентина вышла из класса, раздумывая над тем, как быть дальше. Нужно посоветоваться с Евгенией Ивановной, после уроков Рома все время с ней…

— Чай пить идем? — еще на пороге учительской окликнула ее Алла Семеновна. — Сегодня привезли какие-то необыкновенные коржики, наш райобщепит вдруг взял и раздобрился!

— У меня свободный час, схожу домой.

— Тогда вы, Нина Стефановна? — обернулась биологичка к Фортовой.

— У меня тоже свободный.

— Удивительно, все вдруг стали свободными! — дернула округлыми плечами Алла Семеновна и одна отправилась в буфет, не забыв, однако, бросить с порога: — Кстати, Огурцов сегодня совсем не отвечал по ботанике. Прошу принять меры, Валентина Михайловна.

— Хорошо, приму. — Валентина укладывала в портфель тетради четвероклассников, предварительно вынув сочинения десятого «а», — их предстояло раздать на следующем уроке.

— Позавчера вы говорили о сочинении Коли, — взглянула на стопку работ Нина Стефановна. — Можно прочесть? — спросила робко. С тех пор как ее оставил муж, и без того застенчивая Нина Стефановна словно бы чувствовала себя виноватой, стеснялась этой вины.

— Вот, — протянула Валентина тетрадь. — Лучшее из всех.

Позвонили на урок, учителя отправились в классы, комната опустела. Нина Стефановна читала, облокотясь на стол, прикрыв ладонью глаза, словно от резкого света.

— Все об отце, — тихо сказала она, возвращая Валентине тетрадь. — Не называет прямо, а все о нем. Вот видите: «Любой изменник заслуживает презрения…» «Изменить близким людям — все равно что изменить Родине…» Не понимаю. Меня он мог бросить, но сына! Ведь они были как одно сердце, одна душа… — Нина Стефановна отвернулась, чтобы скрыть слезы.

Валентина молча погладила ее плечо. Она все понимала, сочувствовала. И что тут сказать! Горю не поможешь словами.

В дверь заглянула Тамара Егоровна:

— Валентина Михайловна, зайдите ко мне.

В небольшом, почти без мебели директорском кабинете было прохладно, пусто: Тамара Егоровна не признавала никаких украшательств. И дома жила по-спартански непритязательно, и школу не разрешала перегружать массой всякой, как она говорила, «неприглядной» наглядности.

— Прошу, — указала Тамара Егоровна на стул и села сама, вытянув по столу сомкнутые в ладонях руки. — Итак, все же конфликтуем? Вечные конфликты: между учениками и учителем, между родителями и учениками, между учителями и родителями, между учителями, наконец… На вас, дорогая моя, поступила жалоба.

— От Огурцова?

— Знает кошка, чье мясо съела… Чем же вы оскорбили его супругу, его самого? — жестко, словно пристукивая молотком, спросила Тамара Егоровна. Она говорила и действовала прямо, безапелляционно, и не сразу, не всем удавалось разглядеть за внешней резкостью Тамары Егоровны ее доброе сердце. Валентина разглядела давно — ведь они рядом пятнадцать лет. И Никитенко — вот что странно — раньше всех разглядел и понял это, далеко не относящийся к добрякам Никитенко…

— Я сказала матери, что мальчик на фоне других ребят в классе выглядит вялым, приниженным. Есть в нем какие-то черты страха, забитости.