Не могу представить, что будет завтра - [2]

Он. Я что-нибудь сделаю для нас обоих.

Она. Нет, только для себя! Слышишь! И съешь это там, на кухне.

Он уходит из освещенного пространства.

Бредет назад к проему окна и поднимает руки так, будто открывает занавески.

Страна дракона, страна боли, страна, где жить нельзя и где все же живут. У каждого, пересекающего эту огромную бесплодную землю, есть своя отдельная тропа, по которой он идет в одиночестве. А если жители, исследователи Драконовой страны, посмотрели бы вокруг, они увидели бы других исследователей, однако в стране этой, в стране невыносимой боли, боли, которую они выносят, каждый настолько поглощен, настолько оглушен и ослеплен своим собственным маршрутом, что он не ищет никого и не видит других, ползущих вместе с ним. Все вверз, все в горы по очень крутому склону. Путь ведет тебя на вершину голой Сиэрры. Я не пойду. Не хочу туда, где больше нет выбора. Остановлюсь на грани Сиэрры и откажусь идти дальше. Я читала как-то об одной старой эскимоске, которая, поняв, что подходит конец, попросила вынести ее из родного иглу и положить на кусок льда, что откололся от основной льдины, так, чтобы она могла дрейфовать в одиночестве, вдали от всех.

Он возвращается с тарелкой сэндвичей.

Назад, назад, или я тебя выгоню!

Он. Что с тобой?

Она. Со мной то, что я тебе сказала!

Он. Если ты не будешь есть, я тоже не буду. Я не голоден.

Она. Я не могу!

Он. Что?

Она. Играть в карты. Не могу, не могу. Виновата, прости меня, не могу.

Он. Мне кажется, ты…

Она. Что?

Он. Мне кажется, ты…

Она. Что?

Он … хочешь, чтоб я ушел…

Она. Куда, куда ты пойдешь?

Он. Ну, могу… в свою комнату уйти…

Она. Ты же говоришь, что там нет ни кондиционера, ни телевизора, что она такая маленькая, что ты задыхаешься в ней.

Он. Телевизор есть в вестибюле гостиницы…

Она. Ты же говорил мне, что не переносишь этого вестибюля, что он заполнен умирающими старухами, что собираются вокруг телевизора, как будто он дает им кровь и кислород, этот вестибюль! Его атмосфера в тебя прямо втирается, ты и сюда приходишь с ней, она в твоих глазах, в твоем голосе, в твоей манере. Когда ты стучишься и я открываю дверь, у тебя такой больной, испуганный вид, как будто ты думаешь, что я захлопну дверь перед твоим носом. Бедный мой, дорогой человечек! (Внезапно хватает Его с рыдающим вздохом.) У меня больше нет сил заставлять тебя выползти из твоей парализующей депрессии! Ну перестань же походить на пожилого заблудившегося мальчика! мне так трудно из-за этого говорить с тобой честно! (Глубоко и громко вдыхает воздух, отталкивает Его и отворачивается к столу.) Каждый вечер ты приходишь с напуганным, виноватым видом. И я всегда говорю: «А, это ты», и ты всегда отвечаешь: «Да, это я». Боже мой, неужели мы не можем иначе здороваться? Насколько было бы лучше, если бы ты просто вошел, просто сел есть, занялся бы картами или включил телевизор. Нет, не получается. Мы должны повторять свой ритуал: «А, это ты» и «Да, это я» — больше нечего говорить. Я заставляю себя произносить какие-то монологи, а ты выдаешь междометия вроде «ммм» или «хмм». И я опять тебе говорю те вещи, что я тебе столько раз уже говорила, стыжусь повторений. Приходится, однако, повторять, иначе мы просто будем сидеть в невыносимом молчании, да, в непереносимом молчании. О боже, боже… (Хватает Его плечи, на мгновение приклоняет свою голову к Его спине; потом отталкивает Его.)

Он. Мне никогда не было легко…

Она. Говорить?

Он. Сколько я себя помню, мне всегда было трудно.

Она. Говорить?

Он. Вложить в речь то, что я думаю и чувтсвую.

Она. И даже в глаза другому посмотреть?

Она. Да, даже и в глаза другому посмотреть.

Она. Ты всегда немного в сторону смотришь с виноватым видом. Отчего ты чувствуешь себя виноватым?

Он. Я..

Она. Ну, что?

Он. На самом деле не знаю.

Она. Возьми лист бумаги и карандаш и напиши первое, что придет тебе в голову. Не думай!

Он что-то царапает на бумаге.

Дай мне посмотреть! (Читает вслух.) «Я люблю тебя, и я боюсь». Чего ты боишься? Быстро! Пиши!

Он снова что-то царапает на бумаге.

(Вырывает у Него лист.) «Перемен». Ты имеешь в виду перемены во мне, в себе или во внешних обстоятельствах? Быстро пиши! Не думай!

Он пишет.

(Читает.) «Всего, во всем». Ну что ж, я знала это о тебе с самого начала. Теперь моя очередь. Я буду писать то, что придет в голову. Карандаш! Быстро! (Быстро пишет на листе бумаги и толкает лист через карточный стол к Нему.) Читай, читай вслух!

Он (читает громко). «Если бы не было того, что называется временем, мы могли бы рассчитывать на то, что все останется без изменений, однако время существует с нами и большой метлой сметает нас с пути, взираем мы на него или нет».

Она. Ну? Почему ты молчишь? Ничего не говоришь? Возьми карандаш и пиши что-нибудь! Не дума.

Он пишет.

«Я люблю тебя, и я боюсь». Ты с этого и начал.

Он. Ты сказала — не думать.

Она протягивает руку через стол, чтобы погладить Его лицо. Он хватает Ее руку и прижимает к своему рту, потом огибает стол, чтобы поцеловать Ее. Она на мгновение прижимает к себе Его голову, потом отталкивает Его.

Она. Сядь там, где ты был. Обратного пути нет, поверь мне.

Он роняет лицо в ладони.