Не могу без тебя - [94]

— Совсем по-другому и о другом, — спешит сообщить Марья. — Много лет я работала в больнице, хорошо знаю её. В отличие от Вани пишу о негативных сторонах.

— И чего вам не живётся? — уныло и брюзгливо спросил он, игривость мгновенно исчезла с его лица. — Благополучные родители, благополучный брат. Разве плохо жить да радоваться? Чего вздумалось вскрывать язвы жизни? Без вас найдутся хирурги! Не женское это дело.

«Раз-раз-раз» — стучит время. Как грим, смылась с лица доброжелательность. Время — ловить удовольствия! Кто вцепится на ходу в гриву удачи, тот и мчится на этой покладистой лошадке. Лишь бы не выпустить гриву! Время — «раз-раз»! Директор не сделал этого движения, но Марье привиделось: обеими руками он, совсем как Владыка, подхватил себя под зад вместе с креслом, удобным и компактным.

Вошёл Кирилла Семёнович. Наконец Марья воочию увидела измученного работой заведующего. Он очень походил на Ивана, запечатлённого на одной из зарубежных олимпиад. Супермен из американского фильма!

— Что же мы обижаем хорошего человека? — ненатуральным голосом спросил директор, и Марья почувствовала: они заодно, директор со своим завотделом, и сейчас перед ней разыграется спектакль, который ничем не кончится. Тон выдал, означает: не пускать, ни под каким видом! По-видимому, это своеобразный код высших бюрократов. А спектакль не помешает, на всякий случай: бережёного Бог бережёт.

Время — «раз-раз-раз», стучит. Местное время. Сиюминутное. Оно пройдёт, но сегодня оно царит. Кирилла Семёнович подхватил тон директора:

— Разве кто-нибудь посмеет обидеть такую обворожительную девушку? Разберёмся. Только я не помню вашей фамилии.

— Вот рецензия, — протянула ему Марья небрежные, с многочисленными чернильными поправками ошибок и описок листки. — Я знаю то, о чём пишу… — начала было Марья.

Но её не слушали. Директор поднял трубку звонящего телефона, заворковал, на лице завотделом прежде всего изобразилось глубочайшее удивление. А когда стал проглядывать рецензии, захмурился, завздыхал. Марье показалось, он лишь делает вид, что читает.

— Мы дадим на третью рецензию, — сказал наконец и любезно улыбнулся. — Но ничего не могу обещать, вы взяли такую тему…

— Какую?

— Взрываете устои! — Истина всё-таки прорвалась! — Могут быть осложнения в прохождении… — Кирилла Семёнович, видно, сразу же пожалел о своих словах. — По плечу ли вам, женщине, мужское дело? — повторил он слова директора. — И потом… почему бы вам не отнести рукопись брату? На днях утверждён завотделом прозы одного из лучших издательств в Москве, а работает он там уже давно, можно сказать, правая, нет, левая рука директора! Я думаю, у него никаких осложнений и не возникнет.

В первое мгновение Марья опешила: она понятия не имела о том, что Иван уже приступил к работе, тут же рассердилась на себя за то, что выказала удивление.

— Это неудобно — идти к брату! — сказала решительно. — Прочитайте вы сами, прошу вас. Зачем рецензия? Я подожду вашего решения!

— Почитай, Кирюша, в самом деле, сам! — включился директор, видимо не слышавший всего их разговора, а ухвативший лишь её последние слова. — Видишь, как тебя барышня просит?!

Марья поняла, что аудиенция окончена и что она этот бой проиграла. «Барышня»! Не человек она для этих лощёных мужчин — «барышня»! Не прошибёшь сегодняшнее, сиюминутное время! Злость, не рассуждающая, рождённая унижением, подняла Марью.

— По-видимому, вы решили мою судьбу: я ведь не в состоянии участвовать в вашем тепло-валюто-обмене. Но не поторопились ли вы: может, я рак лечу?! Вы ведь, как и все смертные, не застрахованы от этой болезни! — неожиданно для себя сказала, вспомнив об опытах Альберта, многие из которых уже увенчались успехом.

И сразу стало стыдно: на одну чашу весов положила неизлечимую болезнь с дикими страданиями, время вечное, которое — куполом над ними, на другую — желание быть напечатанной, в основе которого всё-таки — тщеславие. Она попала в местное время, уподобилась им, издателям, стала мелочной, слова какие из неё повыскакивали, в духе Кириллы Семёновича!

Что же с ней приключилось?! Стыд непроницаемой пеленой закрыл от неё лица издателей. Не прибавив больше ни слова, Марья вышла из кабинета, забыв закрыть дверь, оставив в кабинете директора рецензии и рукопись.

«Что со мной? Нельзя так терять себя, нельзя с ними… в одной упряжке, — бормотала она, унося ноги из чуждого ей мира, заразившего её злобой и тщеславием. — Нельзя быть мелкой. Не имею права! Что же: христианское смирение, непротивление? Нет. Но и не злоба, не месть!» Марья ненавидела себя в это мгновение, словно совершила против себя предательство.

Именно в это мгновение, под ветром, замёрзшая, запорошенная снегом, она поняла, как Иван попал в своё благополучие. Маленький шажок навстречу лжи — первая неискренняя улыбка. Неискренние, против воли, слова — ещё шажок, незаметный. А потом, в неуловимую минуту, сахарин превращается в сахар. Разве горбат твой собеседник, разве немыт или на руку нечист? Полно, он так мил, обаятелен, это свой парень. И разговор его такой приятный, если принять его игру. За одной рюмкой вторую не заметишь. Как приятно улыбается! Не углядишь и за тем, как в собственной душе червячок зародился, закопошился, принялся сосать: а почему бы тебе, собственно говоря, не влюбиться в этого самого Кириллу Семёновича?! На Ваню похож. Отдраен, как палуба на хорошем корабле. Набор вежливых и умных слов — маникюрные принадлежности в кожаном чехольчике, нужное в нужный момент — пожалуйста! В ресторан поведёт, перед оркестром посадит: выбирай блюда, выбирай мелодии. Ночью не пешком через снег и стынь зимы, не в позабывшем о тебе на долгие часы и, наконец, облагодетельствовавшем тебя автобусе, а на модной машине, а может, и на иномарке. Откинешься на тёплую спинку, распустишь руки и ноги по теплу, лицо само расползётся в улыбку, будто не деревенели никогда руки и ноги. Губы у Кириллы Семёновича — мужские, резко очерченные, чуть уже, чем ей нравятся, но, наверное, тёплые. А то, что есть жена, дети… это бывает. И у Игоря имеется жена с детьми. И у Альберта. Ей не привыкать.