Не могу без тебя - [41]

На цыпочках Иван подобрался к вешалке, сорвал пальто, тихо открыл дверь и выскользнул из квартиры.

Он в самом деле был пьян, но не до беспамятства, и соображения хватило на то, чтобы не хлопнуть дверью, а осторожно прикрыть её. Выйдя на улицу, долго стоял под снегом, очищаясь от запахов девицы. Шапку забыл, и снег сразу засыпал голову, запутался в волосах, холод приник к коже, но Иван продолжал стоять — протрезвляясь.

Когда он пришёл немного в себя, первым порывом было рассказать всё Алёнке, чтобы она на себя взяла часть грязи, в которой искупался он. Но что-то ещё произошло с ним в тот вечер, чего он ещё пока не осознал до конца. Это «что-то» подсказало Ивану: нельзя Алёнке ничего говорить — мучить её.

Поняв главное — Алёнке он ничего не скажет! — Иван стал искать телефон-автомат.

Трубку подхватили сразу, первый звонок едва успел прозвучать.

— Где ты? — Тревожен голос Алёнки.

Иван хотел бы явиться домой до Алёнки и вымыться, но у него оказалось в кармане всего три копейки. А от отца ехать домой хоть и недалеко, но неудобно, тремя видами транспорта, автобусы же ночью ходят плохо.

— У тебя есть деньги? — спросил он. — Попробуй поймать такси. — Голос у него подламывался, не давался, Иван разозлился, что не может говорить нормально, и стыдно было перед Алёнкой, и больно, так больно, будто он предал Алёнку.

Алёнка приехала не скоро, сказала извиняясь:

— Разве ночью поймаешь? Когда нужно, ни за что не поймаешь. Ты совсем промёрз! Прижмись ко мне, грейся!

Она наверняка сразу увидела, как он пьян, но ничего не сказала. Всю дорогу рассказывала про Базиля, про которого Иван и так всё знал: любит спать на дедовой подушке, ходит с дедом гулять, у ноги, ни на шаг не отставая, как пёс, ест то, что ест дед, без капризов, когда дед читает, сидит на столе около книги и мурлычет.

— Только что не переворачивает страницы, а так, кажется, понимает каждое слово, — сказала весело Алёнка и в этой нарочитой весёлости показалась Ивану совсем подавленной.

Дома он прямо в пальто прошёл в ванную и, только когда с головой окунулся в горячую, с бадузаном и хвоей, воду и, наконец, смыл с себя непонятный «вечер», протрезвел.

Алёнка ни о чём не спросила, он ничего не сказал ей.

Посягательство на его «я», насилие, совершённое над ним, вызвало в нём протест — нет, он не хочет, он не желает продавать себя. Он не пойдёт больше к отцу и плюнет на дурацкое писательство. Он останется самим собой, как Борис Глебыч.

Иван принялся учиться. Античная литература, языкознание увлекли его, и он просиживал теперь целые дни в библиотеке. Алёнка, как и раньше, была его проводником и в Древнюю Грецию, и в сюжеты с композициями толстовских романов, и в законы родного языка. Но что-то появилось в Алёнке незнакомое: настороженность ли, похожая на настороженность гонимого всеми зверька, или грусть бездомной собаки, или обида ребёнка, которую он не умеет ни объяснить, ни осознать, ни тем более высказать. Иван был не в состоянии растопить своей нежностью то, что поселилось в ней, но эгоистически радовался, что она — рядом, лицом обращённая к нему, и по-прежнему пьянел от её светлого взгляда.

Прошло несколько месяцев — счастливых и деловых. В апреле отец закатился к ним. С женой и подарками. Как ни в чём не бывало. Весёлый, обаятельный, ласковый к Алёнке и к нему. Приволок фотографии нового фильма, абонементы в Дом кино, на модные выставки и билеты на модные спектакли. Шутил, непринуждённо, с лёгкостью искреннего друга разговаривал с Алёнкой.

Иван сидел настороженный и хмурый.

Улучив минуту, когда женщины ушли на кухню, отец сказал:

— Твои дела превосходны. Вот тебе договор, можешь получить двадцать пять процентов, рукопись скоро уйдёт в производство. Директор от тебя без ума, всё время вспоминает, какой ты воспитанный и обаятельный, берёт тебя после института завотделом прозы. Ему — большая честь, что мой сын… — Отец оборвал себя, хлопнул Ивана по плечу. — Он мой поклонник. Я повожу его на закрытые просмотры. По пятницам у нас с ним финская баня, после бани расписываем пульку. Не боись. Твой батюшка печётся о тебе и не даст тебя в обиду. Будущее обеспечено. Только пиши. Зелёная улица. И положительные рецензии.

Стало легко. Никто на него не посягает, никто не заставит его встречаться с директорской дочкой. Папочка сам разберётся с директором. Здорово! Можно садиться за следующий роман.

4

— Вот, Маша, пожалуй, и всё, что я могу рассказать тебе, как на духу. Смешно то, что попал мой «Светличный» в руки того брюнета, помнишь, я говорил?!

— Ну и что брюнет? — с любопытством спросила Марья.

Иван засмеялся:

— Встаёт, когда я вхожу, заикается. И каждую минуту извиняется, с поводом и без повода. А я, Маша, доволен жизнью, ещё как доволен. Видишь теперь сама, отец понял, как я люблю Алёнку и что не желаю видеть рядом с собой никого другого. Значит, он искренне желает мне добра. Я живу по-своему. Ну, встречаюсь с ним. Разве это грех? Видишь сама, сколько он сделал для меня. Помирись с ним, Маша, и тебе станет надёжно и спокойно. Отец есть отец. Он один остался у нас с тобой. И он — хороший.

Нет, это не её Ванюшка. Это яркий, талантливый человек, однако он уже совершил несколько пусть небольших, но предательств, так поняла Марья. А раз предательства совершены, пути назад, в безмятежную чистоту, нет. Потому она, Марья, и ушла в медицину из киношного «болотца», в котором выросла и в котором предательство — норма, чтобы никогда, ни под каким видом не попасть в ситуацию, когда предательство необходимо.