Не мешайте девушке упасть - [31]

— А тебе, шлюха дешевая, я так надеру задницу…

Она краснеет, подходит ко мне с горящими глазами и со всего маху влепляет мне пощечину.

Солдатам приходится удерживать меня силой, иначе я превратил бы эту подстилку в отбивную.

— Успокойся, Грета, — приказывает Ренар.

Он тоже подходит ко мне и говорит совершенно спокойным голосом:

— Мой дорогой комиссар, я понимаю ваше возмущение. Оно совершенно естественно… Признаюсь, что с вами мы использовали очень необычный метод. Когда мы нашли вас той ночью у моста Пуасси прицепившимся к лодке, вы были без сознания. Поскольку у нас в районе есть друзья, мы отвезли вас к ним, чтобы вы не умерли. Мы дорожили вашим здоровьем. Вы долго не приходили в себя, и тогда нам пришла в голову идея сыграть маленькую комедию, которая вам так не понравилась. Мы надеялись хитростью получить лучший результат, чем силой. Видимо, я допустил ошибку. Вот только не могу понять одну вещь, господин комиссар: если бы вы поняли, что мы вас обманываем, или хотя бы заподозрили это, то не стали бы рисковать своей жизнью и жизнью девушки, не так ли? Значит, вы нам полностью доверяли. Тогда почему вы не взяли с собой лампу?

Я размышляю.

Я, ребята, попал в ту еще переделку. Не забывайте, что я обалдел больше всех. Кто-то забрал лампу из комиссариата на Этуаль. Но почему капрал мне ничего не сказал? Потому что он сообщник похитителя? Но главное — кто, кто мог знать, что я спрятал лампу в этом месте?!

Сколько неразрешимых вопросов, ответов на которые я, по всей видимости, уже никогда не найду. Вы знаете, я всегда был оптимистом, но на этот раз у меня не осталось ни грамма иллюзий…

— Слушайте внимательно, — говорю я Ренару. — Мне неизвестно, куда делась лампа. Я спрятал ее у себя дома. Наверное, кто-то выкрал ее, а я даже не подумал проверить содержимое коробки…

— Это все, что вы можете заявить?

Его вопрос меня удивляет.

— Все!

— Нам прекрасно известно, что вы не заходили к себе домой…

Ай! Какой же я идиот, что сказал это. Конечно, они следили за мной и знают, что я не совался в свой дом…

Ренар (я продолжаю называть его этой фамилией) приказывает своим людям обыскать Жизель. Несмотря на протесты бедной девочки, ее ощупывают с ног до головы.

Обыск, естественно, ничего не дает.

Фрицы недолго совещаются. Один из офицеров делает знак их людям, и нас тащат по ледяным коридорам. Я хочу шепнуть малышке несколько ободряющих слов, но эти хамы разделяют нас на одном из перекрестков.

Меня вталкивают в узкую темную комнатушку без окон, и дверь за мной закрывается.

Глава 14

Меня оставляют гнить в этом шкафу двадцать четыре часа, не давая жратвы. Должно быть, эти ребята слыхали о методах Людовика XI. Когда они открывают дверь, я едва не падаю в обморок, оглушенный слабостью и светом. Я задыхаюсь, потому что мои легкие совершенно атрофировались. Я уже не осознаю, что происходит вокруг. Меня толкают, и я иду… И вот я снова в классе, где нахожу Ренара и Грету — я помню, что так мой предатель обращался к Флоранс.

Они сидят за столом. Он в форме полковника гестапо, великолепно сидящей на нем.

— Добрый день, господин комиссар.

Я в ответ машу рукой. Мне становится немного лучше. Свежий воздух идет мне на пользу. Если бы еще закинуть в себя антрекот и литр вина, то я бы снова пришел в рабочее состояние…

— Ну, — спрашивает Ренар, — надумали проявить добрую волю?

— Простите?

— Вы прекрасно слышали мой вопрос.

— О какой доброй воле вы говорите?

— Слушайте, не изображайте из себя невинность. Скажите, где спрятали интересующий нас предмет, и, даю вам слово, вас и вашу подругу до конца военных действий отправят в тюрьму.

Сказать нечего, предложение разумное, но принять я его не могу по двум причинам. Первая: я больше не верю этой парочке; вторая — и этот аргумент неоспорим — я не имею ни малейшего понятия, где находится эта чертова лампа.

Все это я высказываю собеседнику, но он, кажется, сомневается в моей правдивости.

— На случай, если вы намерены продолжать хранить молчание, — говорит он, — предупрежу сразу, что вы подвергаете себя риску очень сурового наказания.

— Я думаю, мы зря теряем время, — перебивает его Грета. — Вам следует применить другие методы, дорогой.

— Ладно.

По знаку Карла-Ренара его длинный подручный, похожий на клизму, привязывает мои руки и ноги к стулу.

Грета подходит ко мне с сигаретой в руке и прижимает ее горщий конец к моему лицу. Кожа на щеке дымится, жуткая боль ударяет в мозг. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать.

— Что вы об этом думаете, мой друг? — спрашивает она со смехом.

— Неплохо, но у тебя маловато воображения, голубка моя. Могу тебе гарантировать и дать расписку на гербовой бумаге, что, если однажды ты попадешь ко мне в руки, я проделаю с тобой более интересные вещи. А трюк с сигаретой стар, как садизм девицы твоего пошиба.

— Карл! Он надо мной издевается…

Она задыхается от бешенства.

— Не волнуйся, — советует ее напарник. — Он очень смелый человек и не сдастся с первого раза.

— Слушайте, фрицы, — говорю я ему, — В средние века существовал замечательный способ добиваться от подозреваемого признаний: ему сдавливали руки и ноги в раскаленных до красна тисках. А еще окунали в кипящее масло. В десяти случаях из десяти парень садился за стол и признавался во всем, чего от него хотели. Если его спрашивали, кто подбил Еву куснуть яблоко, он клялся головой своей бабки, что это сделал он. Пыткой обычно можно заставить признаться в чем угодно. Вот только никогда нельзя заставить человека сказать то, чего он не знает. Понимаете?