Не мешайте девушке упасть - [27]

Я чувствую себя дураком, но такая богиня ни за что не назовет идиотом даже последнего дебила на земле, когда он плетет ей такие вещи.

— Льстец!

Я смотрю на нее, всем своим видом показывая сожаление. Раз ее глаза не загораются, иду на вот такую наглость:

— Представьте себе, мадемуазель, что в рождественское утро мама всегда целовала меня, когда я еще лежал в постели. Вам не трудно заменить ее на сегодня?

Еще один безотказный трюк смягчения голубок: нажим на чувства при упоминании о своей старухе.

Она колеблется, потом подходит ко мне и наклоняется. Я пользуюсь случаем, чтобы бросить полный симпатии взгляд на ее груди. Этот дружеский взгляд значит очень много! Я чувствую, как ее губы прикасаются к моей щеке. Это производит на меня такой же эффект, как лучшее лекарство. Я обнимаю ее за шею и крепко целую в губы. После такого поцелуйчика она может идти на террасу восстанавливать дыхание.

— Вы слишком торопитесь.

У них ни на грош воображения — все говорят одно и то же. Да они только рады, что все идет быстро!

Помню, в Амстердаме я познакомился с одной куколкой, игравшей комедию под названием «Я не буду ничьей». Когда я клал руку ей на задницу, она обещала позвать папочку… Представляете себе ситуацию, а?

Так вот, она меня так заколебала, что я потерял к ней всякий интерес. И что бы вы думали? Она сама пришла однажды утром ко мне в номер гостиницы под предлогом, что хочет спросить, правда ли, что Эйфелева башня находится прямо напротив дворца Шайо.

— А теперь, — говорю я малышке, — было бы совсем хорошо, если бы я знал, каким именем называть такую красоту…

— Меня зовут Флоранс.

— Я с радостью навещу ваш пригород снова.

Она больше не подходит к кровати, и запланированный мною второй поцелуй откладывается на более позднее время. По ее частым взглядам на дверь я понимаю, что она опасается прихода одного из мужчин.

— Знаете, мадемуазель Флоранс, я бы хотел узнать о вас и ваших близких некоторые подробности. Все, что я знаю: они вытащили меня из воды и занимаются опасными делами…

Она отвечает не сразу, потому что растворяет в теплой воде несколько таблеток.

— Вот, выпейте это. У вас, кажется, температура.

После того как я проглотил эту аптеку, она садится у изголовья кровати.

— Мама умерла. Я живу с отцом и двумя братьями. Наша фамилия Ренар. Папа бывший архитектор, отошедший от дел. Братья готовятся — как они говорят — к защите степени лиценциата каких-то наук. А я готовлю еду… С вас достаточно?

— Вполне. Ваша карточка в моем сердце составлена.

Тихонько входит папа Ренар. Запомните, у него глаза не в кармане. Он сразу унюхивает флирт и прячет веселую улыбку.

— Хорошо поспали?

— Как младенец Иисус в яслях…

— Ну и отлично. Флоранс, ты можешь нас оставить на минуточку?

Этот папаша пользуется у своих отпрысков непререкаемым авторитетом. Моя вторая сиделка выходит так быстро, как будто ее позвали к телефону.

— Месье, — начинает Ренар, — из сделанных вами ночью звонков я узнал, что вы комиссар Сан-Антонио. Я, как и многие, слышал о вас. После сцены, свидетелем которой стал, я полагаю, что вы работаете в тесном контакте с Лондоном?

— Пока нет…

Он поднимает брови.

— Я вас об этом спросил, потому что именно такой вывод сделал из вашей ссоры с фрицами. Хочу вам сказать, что в случае, если вам нужно послать сообщение на ту сторону, я к вашим услугам…

— Спасибо, это очень кстати. До сих пор я держался в стороне от событий, но настал момент, когда надо действовать. Желая свести один личный счет, я стал обладателем вещи, способной заинтересовать союзников. Я принял решение отправиться в Лондон. У вас есть передатчик?

— Да.

— В таком случае будьте добры дать мне чем писать. Я подготовлю текст.

Ренар протягивает мне блокнот и карандаш.

Я секунду посасываю его, потом решаюсь. Вот какой текст я пошлю в Лондон:

Монтлью, И. С., Лондон.

Комиссар Сан-Антонио просит срочно организовать выезд Англию двух человек целью передачи особо важных документов.

— Возьмите, месье Ренар. Передайте это как можно скорее и попросите ответить быстро.

Он берет листок бумаги и направляется к двери.

— Месье Ренар…

Он поворачивает ко мне открытое лицо честного человека.

— …спасибо.

— Это я вас должен благодарить… от имени справедливого дела!

После обмена этими историческими фразами мы расстаемся, чтобы заняться каждый своим делом. Мое состоит в том, чтобы откинуться на подушку и ждать возвращения обворожительной Флоранс. Она не задерживается… Как в хорошо поставленном балете, она входит со стороны сада, едва ее папаша выходит за дверь.

— Что мне не нравится в вас, мужчинах, — говорит она, — это ваша вечная таинственность. Вы как мальчишки. Всю жизнь играете в Ната Пинкертона.

— А во что любите играть вы, моя прелесть?

Этот вопрос с подтекстом она оставляет без ответа.

Эта малышка одно из чудес света. Запомните, евнухи, что я готов прямо сейчас сделать ее своей любимой кисой. Вы, должно быть, думаете, что я очень непостоянный парень и слишком легко забыл Жизель… Тут вы ошибаетесь. Помните старую французскую песню, где рассказывается о жалобе бедного пацана, нывшего из-за того, что его папочка женился по второму разу? Он говорил, что его сердчишко недостаточно большое, чтобы любить двух мам. Малец, может, и был прав, но в том, что касается моего сердца, оно огромное, как казарма, и в нем могут поместиться столько девчонок, сколько я захочу. Это очень удобно! Флоранс замечает, что я ее разглядываю, и розовеет. Смущение ей очень идет. Обожаю стыдливых женщин, даже если их стыдливость одна туфта. Я начинаю ей заливать целый роман, уверяя, что это Рождество самое чудесное в моей жизни и что ни один парень во Франции не получил сегодня лучшего подарка. Она пьет мои слова, как мюскаде. Ставлю фотографию Рузвельта против подписки на «Французский охотник», что она еще не встречала парня, способного петь такие арии… Жаль, что ее папаша дома, а то я бы начал с ней большую игру.