Не лги себе - [33]

Поворчала тетя Поля за то, что племянница разбудила ее на первом крепком сне. Ах, милая тетя Поля, да разве в такую ночь до сна?

Не закрывая глаз, долго лежала Катя на своем диванчике, слушая ночные звуки. Под раскрытым окном в скудной крымской траве неумолчно звенели цикады. Вызванивали склянки кораблей, стоявших на рейде. Слышались твердые шаги патрулей. А из смутного далека приближалась другая страшная поступь. Поступь войны.

В два часа ночи город вздрогнул. Грохотало, звенело, рушилось. Кричали женщины.

— Ох, война это, война! Катенька, зачем я тебя вызвала? — причитала тетя Поля. — Убьют, убьют тебя, мою красавицу!

Она совала ей деньги, требуя немедленно бежать на вокзал и ехать, немедленно ехать в Успенск.

— Какая война, чего ты придумываешь? — сердито крикнула Катя. — А если и война, я никуда отсюда не поеду. Слышишь, никуда!

Все ее мысли были там, в поселке, в синем домике.

Накинув платьишко, Катя выскочила на улицу. Всюду были люди.

— На Судоремонтный бомбы сбросили!

Катя бежала туда. Толстая коса развевалась за плечами. Скрипело под ногами битое стекло. Дворники ходили с метлами, разговаривали друг с другом, но не мели. Ждали полного расчета.

Бомба попала в один из цехов. Оттуда густо валил дым. Работали пожарные машины. Собирались рабочие. И всюду разговор о войне. Что же это такое, если не война? Но радио ничего еще не объясняло.

И вдруг — Ветрищев. Смешной Ветрищев с белесыми бровками.

Он потерял очки и не сразу узнал Катю.

— Боюсь, что война, Катя.

— Да-да, — шептала Катя, идя за ним следом. — Надо что-то делать, правда? Зови комсомольцев в комитет.

— Да без очков-то я никого не узнаю. Вот черт, куда они девались? Ты ребятам сама скажи, ладно? Они все здесь. Пройди по цехам.

И когда она уже пошла, словно опомнившись, схватил ее за руку.

— Постой, ты почему здесь? Езжай сейчас же в слободку. Утром объявят мобилизацию…

Это длинное слово ударило Катю сильнее, чем воющий шелест бомбы. Если мобилизация — значит, Антон Петрович…

— Ты думаешь, он?.. А как же я?

— Ты — как все.

— Я буду с ним. Я могу. Надо только попросить кого-то.

Ветрищев с досадой махнул на нее рукой.

— Послушай, мне тебя некогда убеждать, да это и не нужно. Поедешь в поселок и увидишь сама, кому ты нужнее. Парень-то с кем останется?

Как просто и мудро он все решил, этот смешной Ветрищев. Да и не так он смешон, как это ей казалось. Он умный парень. Ей вспомнился вчерашний ночной разговор с Антоном Петровичем о сыне. Да, это ее долг.

— Я хотела бы остаться в Севастополе.

— Не говори глупостей, Катя. Ты — мирное население, которое будут эвакуировать уже завтра. Поезжай за мальчишкой.

И опять Катя бежала по улице, опять скрипело под ее ногами стекло. Прытко мчался небольшой открытый вагончик. Жарко припекало солнце. Здесь, в горах, еще не было войны. Все дышало миром. И мелкие зеленые кисти винограда вбирали в себя солнце. Белые лохматые собаки ревностно сторожили дачи. День был полон нелепостей и ненужностей.

Витю она застала одного. Сидел он на ступенях, безучастно глядя на зеленую воду. «Папа уехал в военкомат», — сообщил он Кате. Она обняла его, прижала стриженую голову к своей груди и заплакала, еще боясь сказать ему, зачем приехала. Так и сидели они вдвоем на ступенях, молчаливые от горя, каждый ожидая своего единственного.

Но раньше, чем Антон Петрович, пришла в дом Настасья Ивановна, чтобы по заведенной привычке приготовить еду. Большое дряблое лицо ее было заплакано.

— Сын у меня на границе, — сдавленным шепотом сказала она Кате. — Пропадет парень.

Все валилось у нее из рук. Она часто сморкалась в фартук и громко стучала ножом, нарезая овощи. А Катю клонило в сон. Всегда клонит в сон, когда напряжены нервы. Клевал носом и Витя.

— Ступайте оба в холодок, подремлите, пока готовлю. Нынче и сна ни у кого не было. Придет Антон Петрович — разбужу.

Она провела ее не в первую комнату, где в прошлый раз уже была Катя, а в следующую, служившую спальней. Катя придирчиво осмотрела ее убранство, как будто собиралась тут жить. Скромность обстановки поразила ее: здесь стояли две узкие железные кровати, канцелярский письменный стол с одной тумбой, венские стулья.

— Не буду я спать, — упирался Витя, — папа скоро придет.

— Так ведь я тоже не буду. Вот только прилягу, и все.

От близкой воды, освещенной солнцем, на потолке играли зеленоватые блики. В простенке Катя увидела портрет. Тот самый, который описывала Пелагея. Ну вот, и встретились мы с тобой, Зося!

Сочинила Пелагея. Красавицей она не была. Черты ее лица были, пожалуй, мелковаты, особенно нос и рот. Но брови взлетали неожиданно высоко и тонко, распахивая светлую ширину глаз, наверное голубых. Шея и грудь Зоси были обнажены, и это не казалось бесстыдным. Наготу прикрывали только пепельные локоны. Вот и вся Зося. Немножко удивленная, с притаившейся улыбкой.

Катя смотрела на портрет, не отрываясь. Пыталась представить ее живой и не могла. Если любил — значит, стоила она топь Когда-нибудь Катя узнает всю ее жизнь, все ее мысли, поступки. Он сам расскажет ей об этом.

— Это моя мама, — неожиданно сказал мальчик. — Папа возьмет ее с собой, он уже сказал.