Не кричи, кукушка - [7]

Мать похоронили на следующий день перед обедом на станционном кладбище, расположенном сразу за околицей. Кладбище окружали раскидистые березы с тонкими, как ниточки, ветками, покрытыми маленькими, круглыми листьями. Мать лежала в гробу, сложив на груди руки и лицо ее было белым, как береста. Никогда Катя не видела такого белого лица. И еще запомнилось ей. Когда гроб опускали в могилу, на одной из берез закуковала кукушка. Она куковала все время, пока засыпали могилу и устанавливали на свеженасыпанном холмике крест. И Кате показалось, что это не кукушка, а мама плачет, расставаясь с ней.

С кладбища возвращались молча. Справа от отца шел Федя, слева — Катя. На поминках собралось много людей. Руфина села на лавку рядом с Катей. Опрокинув «на помин души» в круглый, обрамленный тонкими, сухими губами рот первую рюмку, она положила шершавую, морщинистую ладонь на Катину голову и произнесла:

— Сиротка ты наша, кто же теперь будет за тобой смотреть?

Может быть она хотела выразить таким образом сочувствие, но от прикосновения холодной руки Кате стало неприятно. Она дернулась, сбросив с головы чужую ладонь, встала и вышла из-за стола.

— Ишь какая, — сказала Руфина, проводив ее взглядом. — Нервная вся.

Утром семья впервые села завтракать без матери. Отец встал раньше обычного, сам подоил корову. Выгнал ее вместе с теленком за ограду пастись на свежей траве и стал жарить картошку. Он приготовил ее так, как больше всего любили ребятишки — чтобы она была золотисто-поджаристой и слегка хрустела. Сковородка уже стояла на столе, но картошка в ней еще продолжала шипеть, когда он разбудил детей.

— Вставай, Федя, — произнес отец, слегка дотронувшись рукой до плеча сына. — А то мне идти на работу.

Дети встали, озираясь спросонья, наскоро умылись из рукомойника, висевшего на стене над тазом, уселись за стол и оглянулись, ища глазами мать. Ее не было. Все трое молчали, время от времени бросая взгляд на дверь. Есть никому не хотелось, не было аппетита. Молчание было тягостным. Отец первым не выдержал и, тяжело вздохнув, сказал:

— Теперь вот так и будем куковать втроем.

Он поперхнулся, опустил глаза и замолк. Федя заметил, как резко постарело лицо отца всего за один день. Щеки ввалились, под глазами появились черные полукружья. Широкие, иссеченные мелкими шрамами, ладони отца вздрагивали. Он был растерян, не знал, что сказать и что сделать.

— Чего молчите? — спросил отец, глядя на детей.

— А чо говорить? — ответил Федор. — Иди на работу. За коровой я посмотрю. За ней — тоже. — Он кивнул в сторону Кати.

— А ты что молчишь? — обратился отец к Кате.

Она так же, как и вчера, попыталась что-то сказать, но из гортани вырвался только нечленораздельный звук. Катя опустила голову и заплакала.

— Она и вчера весь день не разговаривала, — заметил Федор.

— Ничего, отойдет немного и заговорит. — Отец погладил Катю по голове. Потом посмотрел на сына, намереваясь что-то сказать, но только махнул рукой, повернулся и, скрипнув дверью, вышел из дома.

Катя не заговорила ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Сначала этому не придавали значения. Думали — пройдет потрясение, и речь вернется. Однако день шел за днем, а речь не возвращалась. Через месяц отец повез дочь в городскую больницу. Там Катю водили от врача к врачу, но ни один не находил отклонений в ее здоровье. Медицина оказалась бессильной перед немотой девочки. Между тем, лето кончалось, приближалось начало школьных занятий. Катя должна была идти во второй класс. Отец хотел оставить ее дома, но Катя заупрямилась и сама пошла в школу.

— Что же я буду с тобой делать, девочка моя? — сказала учительница Клавдия Ивановна и на ее глаза навернулись слезы.

Она обняла Катю, постояла с ней некоторое время у стены в школьном коридоре, потом взяла ранец девочки и отвела ее в класс. Клавдия Ивановна посадила Катю на первую парту напротив своего стола и сказала:

— Слушай, что я буду говорить на уроке и запоминай. Если что не поймешь, запиши в тетрадку и покажи мне. Я объясню тебе снова. Гуманитарные предметы ты освоишь, а большего девочке и не надо. — Клавдия Ивановна потрепала Катю по голове и улыбнулась. Катя тоже улыбнулась ей.

Начальную школу Катя закончила с отличием. У нее появилось упорство, какого не было раньше. Девочка компенсировала им физический недостаток. За это время отец не раз возил ее в больницу, врачи снова осматривали, прослушивали, заставляли открывать рот, снимали энцефалограмму, не находили никаких патологических отклонений, но речь не вернули.

В пятый класс отдавать Катю Клавдия Ивановна не посоветовала.

— Занятия там будут вести предметники, — сказала она отцу. — На индивидуальную работу с учениками у них времени нет и если Катя станет хронически отставать, это будет дополнительной нагрузкой на психику. Лучше оставьте ее дома, пусть с девочкой занимается Федя. Литературу, историю, географию она с ним освоит, а остальное как получится.

Отец так и поступил. Катя помогала готовить уроки Феде и одновременно кое-чему училась сама. Математику она осваивала с трудом, зато много и с удовольствием читала и очень любила писать письма отцу и Феде. В них она рассказывала обо всех происшествиях за минувший день, но никогда не показывала письма ни тому, ни другому.