После смерти матери отец остался бобылем и все тяготы хозяйки дома легли на Катины плечи. В десять лет она уже научилась подтирать полы и управляться со стиральной машиной, готовить нехитрые обеды. Стесняясь своей немоты, Катя почти перестала встречаться со сверстниками, шумные детские игры выпали из ее жизни.
Единственным ее другом был брат. С ним она разговаривала без слов. Достаточно было сделать жест или бросить в его сторону взгляд и он уже понимал, что это означает, чего она хочет. Она любила сидеть с братом на крыльце, смотреть на ровную, выкошенную отцом полянку с клумбой посередине, и слушать, как прямо у ограды поют птицы или кукует кукушка. Кукованье всегда навевало на нее печаль. Оно напоминало о страшной смерти матери, ее похоронах. В такие минуты на глаза Кати наворачивались слезы, она поднималась с крыльца, уходила к себе в комнату и, упав лицом на подушку, беззвучно плакала. Ее острые, худенькие плечи вздрагивали, слезы текли по лицу, в эту минуту она не хотела видеть никого, даже Федю.
В четырнадцать лет с Катей произошли разительные перемены. Ее плечи слегка округлились, резкие движения уступили место плавным и осторожным, крепкие ноги приобрели стройность, платье на груди стало топорщиться, словно под ним лежали два маленьких яблочка. Но особенно изменился ее взгляд. Он стал мягким и задумчивым, в нем появилась глубина, отражающая переживания обретающей зрелость души. Несколько дней назад, когда они всей семьей сидели на диване, отец, посмотрев на дочь, как бы мимоходом обронил:
— А ты у нас заневестилась. Скоро приданое собирать придется.
Катя почувствовала, как екнуло сердце, а лицо обдал нестерпимый жар. Она подумала, что отец узнал ее тайну. Закрыв лицо руками, она встала с дивана и вышла на улицу.
4
Случилось это два дня назад. Федя с Катей пошли купаться на речку. Стоял жаркий день. Белое солнце висело над самой головой, выгоревшее небо утратило синеву и было похоже на много раз стиранную, подсиненную простыню, воздух дрожал, растекаясь тягучими струями, а песок был горячим, как раскаленные угли. Спастись от такой жары можно было только у реки.
Катя сбросила на песок цветастый ситцевый сарафан, с разбегу прыгнула в воду и, выбрасывая вперед руки, размашисто, по-мальчишечьи поплыла к другому берегу. Речка была неширокой, но с быстрым течением и глубокими омутами. На дне било несметное количество ключей, поэтому вода в ней состояла как бы из двух разных слоев — верхнего, теплого, и нижнего — обжигающе холодного. Катя хотела нырнуть в глубину, чтобы обжечься холодом родников и потом с уханьем выскочить на поверхность, но раздумала. После ныряний приходится долго сушить волосы, к тому же они становятся непослушными, не поддаются расческе. Она с удовольствием проплыла вверх по течению, потом встала в воде столбиком и, едва шевеля руками, стала ждать, когда течение поднесет ее к тому месту, откуда она прыгнула в воду. Выбравшись на берег, она легла на раскаленный песок, закрыла глаза, расслабленно раскинула ноги и руки и отдалась солнцу. Федя сел рядом, набрал полную горсть горячего песка и тоненькой струйкой стал высыпать его себе на ногу. Искрящиеся на солнце песчинки прилипали к мокрой коже, покрывая ее тоненькой перламутровой корочкой. Вскоре ему это надоело и он тоже лег. Но полежать спокойно им не удалось. Из-за кустов тальника раздался заливистый свист.
Катя приподнялась на локте и повернула лицо в ту сторону, откуда свистели. От тальников, с кромки которых начинался пляж, по горячему песку торопливым шагом к ним приближался Вадик. Катя хорошо знала его. Он жил в большом городе Новосибирске, но каждое лето, хотя бы недели на две, приезжал на станцию к деду с бабкой, большой деревянный дом которых с зеленой железной крышей и раскидистой рябиной у окон стоял на самом краю поселка. Далекий Новосибирск казался загадочным и Катя мечтала хотя бы раз побывать в нем. Ей непременно хотелось, чтобы на вокзале ее встретил Вадик. Они бы пошли на главную улицу, где находится самый большой театр, изображение которого она видела на открытках, а потом Вадик пригласил ее к себе домой и они пили с ним чай с сахарным печеньем. По такому случаю Катя надела бы самое красивое платье.
Вадик дружил с Федей, они вместе ходили на рыбалку и нередко возвращались домой с хорошим уловом. По всей видимости, он шел искупаться и договориться о рыбалке. Катя посмотрела на него и снова расслабленно легла на песок. Федя, поздоровавшись с другом, сел.
Вадик подошел к Кате, остановился около ее головы и она сквозь прищуренные ресницы увидела его загорелые ноги, покрытые белыми волосками. Вадик перехватил ее взгляд и покачнулся, словно натолкнулся на невидимую стену. Он видел Катю много раз, но сегодня впервые за все время их знакомства от ее взгляда ему стало не по себе. Катины глаза показались ему странными, хотя, если бы спросили, в чем заключается эта странность, он не ответил. От всей Кати исходило необыкновенное обаяние, которого раньше не было или он его не замечал.
Вадик стал рассматривать Катю, будто увидел ее впервые. Ее тонкую чистую шею, стянутую узким голубым лифчиком грудь с двумя маленькими, четко обозначенными холмиками, длинные, стройные, словно выточенные умелым резцом, ноги. Но тут же почувствовал неловкость из-за своего любопытства и, чтобы избавиться от него, спросил, повернувшись к Феде: «Вода сильно мокрая?» И, рассмеявшись глупому вопросу, прыгнул в речку, словно старался побыстрее смыть охвативший его жар. За ним с криком, будто пытаясь поймать, прыгнул Федя.
