Не измени себе - [25]

— Слушай, комсомол, не рано ли тебе в государственные деятели определяться?

Вроде бы шутливый вопрос, но в глазах Ивана Федосеевича Борис не заметил веселой искры. Не признал шутки и сам.

— Я думаю, Иван Федосеич, наши государственные дела всех и каждого касаются. Тех, конечно, кто болеет за дело свое, за землю вообще, коль уж по большому счету. Если я смолоду буду поплевывать в потолок и делать вид… моя хата с краю, на какой черт сдался такой рабочий? А я как-никак гегемон. Пусть миллионная его частичка, по все-таки действующая, активная. Вот такая позиция вас устраивает?

Вальцов быстро убрал со стола руки, откинулся на спинку стула, довольно осклабился.

— Круто, круто берешь, Дроздов.

— Нет, нет, не уклоняйтесь. Я далек от шуток. У нас работает участник двух революций Василий Егорыч…

— …не Кулешов ли?

— Да, Кулешов. А вы его знаете?

— Еще бы не знать.

— Так вот… Он любит говорить: «Дорожку выбирай смолоду и за стезей своей следи да следи, чтобы не сбиться вправо или влево». Вот я и не хочу сбиться вправо или влево.

— Ладно тебе. Будто я не понимаю. Но враг на то и враг, чтобы не дремать. ОГПУ без работы не сидит. Поди, часа по три в сутки спят…

Подбежала тоненькая девушка с тарелкой, накрытой салфеткой, и еще четырьмя полными кружками пива.

— Это вам от нашего заведующего, — и, как фокусник, рывком сорвала салфетку. — Премия за вашу помощь. Вот!

Вальцов ахнул — раки! Крупные, красные! Иван Федосеевич глаз не мог от них оторвать.

— Скажите, девушка, ваш заведующий не волшебник случаем?

Молоденькая официантка залилась открытым и милым девчоночьим смехом.

— Он у нас хороший, хоть и шумит часто. Но пошумит-пошумит и забудет.

А Борис глаз не мог оторвать от девичьего лица. Что-то в нем напоминало Женю Пухову. И не понять, что именно их роднило?

Заныло сердце: каково сейчас девчонке? Ночи становятся холодным!!. Где ночует? Есть ли вообще у нее крыша над головой?

— А что это ваш товарищ загрустил? — все тараторила девушка.

— А он у нас о человечестве скорбит. Вот такое сердце у товарища Дроздова. — Иван Федосеевич сложил два крупных рака и показал официантке.

— Вот такое корявое да колючее? — не дожидаясь ответа, опять засмеялась девушка.

Вальцов что-то сказал. Официантка замахала на него руками, совсем зашлась в смехе, убежала.

— Когда-нибудь едал такое, Борис Андреич?

— На реке вырос, Иван Федосеич. Ведрами варили…

— Тогда налегай, — и первым с жадностью впился в толстую клешню.

Борис был равнодушен к ракам, но надо было видеть, какое наслаждение получал Вальцов! Он утробно урчал, постанывал, цокал языком и смачно прихлебывал из кружки пиво. Глядя на него, с удовольствием на этот раз хрустел раками и Борис.

Потом они опять шагали по Москве, сытые, умиротворенные, и мирно беседовали.

— Где живешь-то? — вдруг спросил Иван Федосеевич.

— В Люблино, — ответил Борис и поморщился, не желая больше распространяться на эту тему. Настроение у него мгновенно испортилось.

С жильем у него было скверно. По Курской дороге пригородные поезда ходили с большим нарушением графиков, иногда опаздывали, вместе с ними почти каждую неделю опаздывал и Борис. Самолюбие его страдало. И хоть бы комната была приличной. А то ни стола, ни стула, спал на полу, укрывшись кожанкой. По утрам вставал по «внутренним часам», потому что еще не приобрел настоящих. И к тому же без света, в темноте, тыкался в стены, как слепой кутенок. Пытался подыскать себе комнату в Москве, но так и не нашел: или цена непомерная, или же хозяйки откровенно приваживали одиноких мужчин.

Позавчера в начале смены столкнулся в проходной с начальником цеха Тарасовым.

— Это что за барство такое?! — удивленно воскликнул тот, бросив взгляд на часы. — Опаздываете на одиннадцать минут! А еще в примерных ходите.

Эти последние слова начальника доконали Бориса, Как раз в этот день он встал в половине четвертого, сел в поезд, а паровоз, то и дело буксуя и рассыпая искры, едва тащился. Не повезло и с автобусом: сорвался с подножки и больно зашиб коленку. Шел и думал: так больше не может продолжаться. Боль в коленке, обида на черствость начальника цеха оглушили Бориса. Он даже не сразу нашелся что ответить. Руки прыгали, когда собирал инструменты.

— Ты куда это собрался?! — раздался за спиной голос Сергея Кириллова. — Что задумал?

— Ухожу к чертовой матери. Совсем ухожу. Выговаривает, видишь ли, барство… Ему бы такое… барство!

Кое-как мастер все-таки докопался до сути, узнал о случившемся. И тотчас убежал. Но тут же возвратился.

— Пошли к Тарасову.

— Это еще зачем? И не подумаю.

— Чудак-человек. Все равно же не миновать начальника цеха, коль уходить собрался. Без его резолюции не уйдешь.

Борис как-то сразу обмяк и, прихрамывая, поплелся за Кирилловым.

Начальник цеха встретил его встревоженным взглядом. Укорил за то, что он ни слова не сказал, где живет и каково ездить ему из Люблино. Тот, оказывается, хорошо знал Курскую дорогу и беспорядки на ней. Кончилось тем, что Дроздову выдали дополнительный пропуск, допускавший получасовое опоздание с последующей отработкой после смены. Тарасов пообещал поставить перед дирекцией вопрос о предоставлении Дроздову жилья от завода.