Не измени себе - [15]

Единственное, что они могли сделать — немедленно отправиться в местную больницу.

Их принял седой сухонький старичок.

«Не купался ли вчера потным?» — написал он на листке бумаги.

— Купался, — ответил Борис.

Доктор укоризненно покачал головой.

«А когда плыл к берегу, чувствовал озноб?»

Кто его знает. Кажется, чувствовал. Ему вообще как-то не по себе стало примерно часа через полтора после того, как их выбросило на берег. У него действительно мурашки по спине ползали, но тогда Борис не обратил на это особого внимания, добраться бы до дому.

Да неужто из-за этого можно оглохнуть? Чепуха какая-то!

А врач тем временем начал о чем-то расспрашивать мать и старшего брата. Расспрашивал долго и все, что узнавал, записывал.

Так закончились крушением великолепные планы двух отважных путешественников.

Пришлось сознаться старшему брату, что «каравелла» «сидит» на камне. К удивлению Бориса, Сашка к этому отнесся довольно спокойно.

— Возвратилось бы здоровье, десять лодок построим…

Эти слова Борис не услышал, но по его лицу понял, что тот сказал. И вообще, как ни подавлен был в эти дни Борис, жизнь брала свое. Он волей-неволей стал приспосабливаться к своему странному и мучительному состоянию. Движение губ, выражение глаз, нахмуренные брови или, наоборот, вскинутые вверх, надломленные в раздумье, жесты — за всем этим теперь Борис следил внимательно.

Старший брат на другой же день перевез лодку домой. На «каравеллу» грустно было смотреть.

— Отремонтирую, — твердо сказал Сашка и улыбнулся. — Только поправься, Борька. И путешествие разрешу, и лодку подарю. Еще лучше сделаю.

А вечером того же дня, когда перевезли «каравеллу», к Дроздовым явился Пашка с корзиной в руках и молча сунул ее матери Бориса.

— Это что такое? — мать в недоумении уставилась на Зыкова.

— Его рыба. — Пашка ткнул пальцем в дверь чуланчика, где спал Борис.

— Откуда у него рыба?

— Ну… вместе поймали.

— А почему он сам не принес?

— Всяко бывает. — Пашка усмехнулся. — Психанул малость.

— Что-то я не разберу…

Мать развязала корзину, открыла ее, ахнула:

— Батюшки мои! Осетрина! Тут же целый пуд…

— Ровно половина рыбины.

— Господи боже мой, да когда же это вы успели?

— В тот день. Когда же еще…

— А что ж Борька ничего не сказал?

— Он скажет, дожидайся…

Мать с удивлением смотрела на Пашку. Она хорошо знала и его самого, и его семью и чувствовала — чего-то парень не договаривает. Под осетриной оказались подлещики и еще какая-то рыба. Осетрину мать положила на стол. Наклонилась, понюхала. Обнюхала и остальную рыбу, лежавшую на дне корзины.

— Присолены, — отметила как бы про себя. — По-хозяйски сделали…

— Мама постаралась.

— Она-то и послала тебя?

— Не… Я сам. Вот ей-богу, сам я.

— Мать присолила… Хорошая она у вас, душевная. Эх, не тот Варьке мужик достался… — и умолкла, поняв, что нехорошо корить отца при сыне.

Всем на их улице было известно, как горько жилось Варваре Зыковой. Она пришла в дом к Порфирию с маленьким узелком. Порфирия Зыкова, перед самой революцией «выбившегося в люди», Октябрь потряс основательно, по революция, в общем-то, кончилась для него вполне благополучно. Хоть и жаден был Порфирий Иванович, однако он нашел в себе силы тихо, мирно и не привлекая внимания ликвидировать богатую мастерскую. Правда, сам он по-прежнему тачал сапоги, а нанимать работников, как было прежде, уже не смел.

— Знает мать, какая беда с Борисом приключилась?

Пашка снова кивнул и угрюмо уставился в пол. Вспомнил, как горестно всплеснула мать руками, узнав, что Борису и рыбешки от их улова не досталось. В тот день, не глядя матери в глаза, он заспешил в чулан, где хранилась рыба, и честно разделил пополам весь улов. И вот принес.

…Через три дня Борис стал улавливать какие-то звуки. Пока еще плохо, будто сквозь стену, но главное — слышал собственный голос.

Мать Бориса побежала к врачу. Тот пришел на дом, чем немало смутил всех. Врачам, посещающим больных ка дому, нужно, как они слышали, платить, а в доме Дроздовых не густо было с деньгами.

Но старый доктор разобиделся, когда ему намекнули, что нечем отблагодарить за визит.

— Что это вы такое говорите, ей-богу! Раньше платили за визиты. Да оставим это. — Доктор отвел в сторону старшего брата. — Вот что, милок. Если у вас есть хоть малейшая возможность съездить с братом в столицу, поезжайте. Сейчас у больного слух восстановится. Правда, может статься, и не полностью, но не в этом главная беда. Страшны повторные его потери. Совершенно необходима консультация специалиста. А я что. Я, простите, мастер на все руки: и животы лечу, и глаза, и женские болезни…

— А на что везти?

Доктор выразительно развел руками, вздохнул. Потом повернулся к Борису:

— У вас, молодой человек, очень сильный, прямо-таки могучий организм. Будь он послабее, полной глухотой могли бы обеспечить себя на всю жизнь… Да, так вот. Кланяюсь вам.

Подхватив свой саквояж, врач заспешил к двери.

Мать метнулась к полке, схватила сверток и, смущаясь, сунула в руки доктору.

— Это что такое? — удивился врач. Он зажал в ногах саквояж и, сосредоточенно посапывая, начал разворачивать бумагу. — Батюшки! Никак, осетрина?

— Присолена она, может, понравится? — смутилась мать.