Не измени себе - [12]

— Подожди! Я подсадчиком, подсадчиком ее, — стуча зубами, бормотал тот.

— Потом. Собирай удочки. Быстро! — торопил его Борис.

Пашка не послушался, схватился за леску. Борис толкнул его и указал глазами на удилища. Зыков, чуть не плача, судорожными движениями кое-как начал сматывать удочки. Не вытерпел. Сгреб их руками, бросил в лодку.

А Борис в это время боролся с рыбиной. Вытаскивать ее рывком было опасно, сорвется. Единственный выход — взять измором, заставить ее выдохнуться в борьбе. Крючки, по-видимому, очень глубоко ушли в брюхо, рыбина хотя и сопротивлялась, но постепенно слабела и сантиметр за сантиметром позволяла подтягивать себя к лодке.

«Щука или жерех?» — гадал Борис.

Он часто ловил их. Но такая крупная добыча попалась впервые.

— Дай, дай мне! Ну, пожалуйста…

Борис обернулся. Пашка тянулся к леске и весь дрожал. И не понять: то ли от холода, то ли от волнения.

— Бери. Твоя же добыча. Только не пори горячку. Упустишь. Пуд, не меньше.

У Павла ходуном ходили руки, он дергался сам и тем самым путал рыбину. Она снова заметалась, забилась и вот-вот могла сорваться с тройника.

— Эх, ты! — Борис решительно отстранил Пашку. — Кто так подваживает. Ведь сорвется и подохнет. Крючок-то в брюхе… Бери подсачик.

Пашка от усердия едва не перевернул лодку. Подсачик, к счастью, оказался довольно объемистым. Борис, наблюдая за ним, с тревогой думал: только бы сумел осторожно подвести его под рыбину…

А ее уже можно было рассмотреть сквозь зеленоватую толщу воды. Почти с метр длиной.

Нет, это не жерех, однако и не щука. Сомнений не оставалось — осетр!

Между тем сопротивление рыбины заметно ослабело, на поверхность воды стали всплывать кровавые прожилки. Силы покидали ее. Но запас энергии у осетра огромен. Все могло случиться.

Как только подсачик коснулся тела осетра, произошел тот самый взрыв, которого так боялся Борис. Вода взбурлила, и брызги на какое-то время ослепили обоих, но они продолжали тянуть рыбину, пока не услышали, как тяжело шлепнулся осетр о днище лодки и яростно забился, стараясь освободиться от жгучей боли.

Пашка издал дикий торжествующий крик. Борис, прижимая веслом голову осетра, сердито закричал на него:

— Да оглуши ты его скорее! Выскочит за борт. Да не мельтеши ты, раззява! Бей сильнее!

Зыков ошалело ударил, едва не расколов весло. Рыбина затихла.

Пашка, полураскрыв рот, с опаской потрогал осетра рукой и вдруг, будто всхлипывая, глухо забормотал:

— Моя рыба… На мой крючок попалась… Я за ней прыгал в воду… Ты не гляди на меня так, не гляди… Всякий тебе то же скажет, когда узнает, какие крючки у ней в брюхе. Только у нас такие, понял? Моя рыба.

Борис опешил, но тут же овладел собой.

— А не подавишься? В ней пуда два.

— Ты это брось… Брось шутки шутить. Мой крючок, моя леска, моя рыба…

— Ладно. Пусть будет так. Бери свою рыбину и плыви к берегу.

Пашка испуганно охнул, оглянулся. Круглое лицо его с тонкой стрелкой проступавших усиков посерело. Берег отсюда скорее угадывался, чем был виден.

— Ты что? Ты это что задумал? Ты это брось… Ишь ты! Не имеешь никакого права.

Борис улыбнулся (он представил себе, как бы добирался до берега Зыков со своей рыбиной в обнимку) и с неприязнью оглядел товарища. Вот друга нажил! Знал, что жадноват, по чтобы до такой степени!.. Разве он вытащил бы такую рыбину один? Когда рыбаки вместе ловят, то ведь и добычу делят пополам, это всегда соблюдалось строго. И вдруг — «моя рыба», «мой крючок»!..

Они стояли над длинной обмякшей рыбиной, хвост которой с неровным плавником свисал со скамейки, и молча смотрели друг на друга. Борис — презрительно, Пашка — отчужденно, почти враждебно.

— Черт с тобой! Стоило бы, конечно, тебя выбросить за борт с твоей рыбиной. Да уж ладно… Берись за весла. Только греби, больше я церемониться не стану, какие бы у тебя ни были поджилки… Понял, торговец?

3

И снова они гребли. Когда устали, решили пообедать. Борис развязал свой узелок, молча положил его на середину. Пашка быстро окинул взглядом его содержимое: краюха черного хлеба с овсюгом, несколько луковиц, шесть яиц, пять вяленых вобл, соленые огурцы, целый вилок квашеной капусты. Взглянул и отодвинулся от Бориса. Из своей котомки достал большой кус мяса, четверть буханки серого ноздреватого хлеба и стал торопливо жевать. Желваки ходили на скулах, щеки раздулись — Пашка торопился.

Борис, хрустнув сочной луковицей, хотел было заметить Пашке, чтоб он, чего доброго, не подавился и чтоб жевал получше, но, обернувшись и увидав черную хмарь, выползавшую из-за горизонта, многозначительно присвистнул.

От бури им уже не уйти. Берег далеко, к нему и за два часа не добраться, как бы быстро они ни гребли.

Вот в спину ударил ветер, пока еще прерывистый, он будто испытывал свою силу.

Борис крикнул:

— За весла! Быстрее!

Пашка замешкался, видно, еще ничего не понял.

— Брось котомку, или я ее выброшу за борт!

Обернувшись и увидав тучу, Пашка заметался. Стал котомку завязывать, потом бросил, схватился за весла.

На этот раз он греб умело, сильными рывками, ни одного лишнего движения.

Ветер окреп. По воде прошла рябь, потом заплясали волны. Вот ветер стал срывать их верхушки, пенить воду. Лодка переваливалась с волны на волну, управлять ею становилось все труднее.