Не хочу обманывать - [14]

— Что же вы напишете? — спросил я.

— Например, пьяница, развратник. А то еще лучше сообщим: что мол, проповедует против Советской власти.

Я был обезоружен таким откровенным цинизмом.

— Вы люди верующие, как можно так бессовестно лгать? — пытался я усовестить их.

— Подумаешь, врать. Подпишемся все, и будет правда. Нас много, нам скорее поверят, чем вам. Попробуйте доказать, что это не так.

— Я молюсь за спасение ваших душ, а вы хотите сделать мне подлость. Побойтесь бога.

— Э, батюшка, не прикидывайтесь дурачком. Даром ведь не молитесь, за каждую молитву денежки получаете. А мы и трудимся, и молимся. И поем на клиросе. И все даром, во славу божью. Да другой бы на месте вашем посовестился, уделил бы и нам частицу.

От этого неприкрытого цинизма пахнуло на меня семинарией. Вот кого, оказывается, пригревает церковь: презренных людишек, лишенных совести и чести, выродков, для которых деньги — это все: и бог, и вера, и религия. Я попал из огня да в полымя. Я снова, как и в Вилково, расшевелил осиное гнездо. Тысячи жал клеветы, лжи, коварства готовы были вонзиться в меня.

Бороться было бесполезно. Ведь я брел в одиночестве, не видя вокруг ни единого дружеского лица, ни одной руки, протянутой мне навстречу.

Где же те верующие, к которым я стремился душой и сердцем, томясь в мрачных застенках семинарии? Где те, кто не отравлен ядом сребролюбия и корысти? Где они, готовые пойти на любую жертву во имя бога, во имя справедливости? Почему они не стоят рядом со мной, который хочет быть их неподкупным кормчим, повести их души по бурному житейскому морю туда, где нет ни печали, ни мук, но одно вечное блаженство и радость?

С этими горькими мыслями, самовольно оставив приход, я уехал в епархию. Может быть, там меня поддержат, ведь знают же все истинное лицо Крыжановского. Когда среди церковных документов я случайно обнаружил несколько писем бывшего благочинного Котовского округа Михайлютнна к отцу Иоанну, меня невольно охватил гнев. Как может оставаться на посту духовного пастыря этот человек, окончательно погрязший в болоте ханжества и корысти? В одном из них указывалось:

«...Мне также известно, что вы в кассянском приходе производили через вторых и третьих лиц сборы «на ремонт коссянского храма», но характерно, что средства собирались на ремонт церкви, а израсходованы безучетно на всякие потребности, но только не на ремонт. Причем, с Вашего же начинания имеется попытка делать конкретные обложения по энной сумме с каждого двора. Этого делать никто Вам не позволит. Прошу прекратить немедленно подобную практику. Вами лично на Ваши поездки в г. Одессу в разное время взято 1000 рублей церковных средств, дело это незаконное, учтите это и исправьте дефект пока не поздно.

Благочинный протоиерей И. Михайлютин».

Я ехал, надеясь на встречу с владыкой. Упаду перед благодетелем на колени, поведаю свои горести и сомнения. Пусть рассеет их, пусть подымет свою благословенную длань над моей неудавшейся судьбой.

Но мои ожидания оказались напрасными; к архиепископу меня не допустили. Тогда в моем дневнике появилась полная горечи и разочарования запись: «Жизнь большинства священников — это внешняя набожность и внутренний разврат. Во имя благополучия одного за счет другого они употребляют всякие средства без разбора: клевету, насилие, хитрость. нечеловеческую жестокость, проповедуя при этом страх божий. Основной слабостью священнослужителей является корыстолюбие. Весьма дружно и сознательно, с ясно определенным планом и хорошо изучив почву, которую им приходится обрабатывать, попы-плевелосеятели действуют по принципу: после нас — хоть трава не расти. Эти корыстолюбцы с целью наживы наперебой берут взятки с искателей духовных хлебов, лучшие места замещают людьми недостойными, которые низким поведением марают авторитет святой церкви. А что можно сказать о владыке — архиепископе Херсоно-одесском? Окружив себя собором телохранителей, отгородившись недоступностью от простых слуг божьих, он возлюбил стоять высоко, жить широко. Возложив свои дела по епархии на доверенных лиц, владыка предоставил им неограниченную власть. Духовенство должно рабски подчиняться и безмолвно сносить самовластные распоряжения этих господ. Доступ к владыке и даже в здание епархиального управления прекращен, не взирая на лица. Каждый опрометчивый шаг архиепископа является орудием, подрывающим авторитет церкви, а таких шагов немало допускает человек, самоуверенность и деспотизм которого стали среди священства притчей во языцех».

И как я только мог, рядовой приходский священник, мечтать о том, что его высокопреосвященство допустит меня пред свои ясны очи! Он не пожелал даже разобраться в моем прошении, а своим благословением передал его в руки епархиальной инквизиции, во главе которой восседал теперь пролезший на пост личного духовного секретаря митрополита Трофим Лютый.

Так мы встретились снова — всевластный временщик и его не в меру строптивый слуга. Лютый больше не скрывал своей ненависти ко мне. Потрясая кулаками, побагровев от злости, он кричал:

— Бунтовщик! Разлагатель прихода! Жал-кий проходимец, убирайтесь с глаз моих долой! Владыка вас не хочет видеть!