Не говори маме - [39]

— «Москва-Пассажирская-Курская», — сидя на полу, зачитываю я кошке Маньке:

обуздывать никого, кроме себя.

Челнока нет вовсе, а на веслах

он то ли не может, то ли не.

Чистосердечное признание,

лихорадочное использование —

не дело ученого.

Все эти горестные таежники

не сами сочиняют то, что они

сочиняют, решают и собираются делать…

— Мань… Не будем плакать, да? — Кошка выгибает спину и трется о мою ступню в полосатом носке.

приглашения и репчатый лук —

мелко порубить.

Угадала, был с ней до девятого дня.

Если бы вы убили, как можно было бы молчать.

И снова:

— Если бы вы убили, как можно было бы молчать. Если бы вы убили, как можно было бы молчать?

Коробчонка комнаты, плотно втиснутая между другими такими же коробчонками. За стеной плачет ребенок, наверху занимаются сексом. А на экранчике моего телефона — маленькое пророчество. Я читаю его вслух до тех пор, пока слова от частого повторения не теряют смысл, не превращаются в сплошное «хабы-хабы-хабы», а сама я будто примеряю одежду жертвы насилия и сижу в ней — со мной ничего не происходит, но хочется тереть себя мочалкой, пока не сойдет кожа.

Ублюдок, ты засыпал ему глаза и рот поваренной солью. Живые глаза и рот.

Не аптека

Самое плохое, что может произойти, — никто не придет, несмотря на объявления, которые я развесила не только в колледже, но и возле подъездов ближайших домов. Местные жители могли бы заинтересоваться. По совету Маши я добавила схему пути к гаражу и пообещала всем посетителям бесплатный кофе (кофемашина ее, капсулы мои). «Пш-ш», — напоминает о себе со шкафа автоматический освежитель воздуха. Аромат корицы. Выбрала его потому, что он якобы влияет на желание людей делать покупки. Милая корица, если что, я люблю тебя просто так.

— Оригинально, — говорит Маша, развязывая пакеты. За последние несколько дней мы постирали и погладили все годные вещи, а теперь собираемся красиво развесить их на рейлах, и я благодарна Маше за помощь, потому что даже при половинной загрузке стиральная машинка тети Поли несколько раз норовила прекратить свои страдания смертью. — Черные стены — очень непривычно. Но цитаты крутые. И эти головы… На мой взгляд, отличные.

Я нарисовала несколько внушительного размера человеческих голов, чтобы разбавить космическую черноту, и повесила больше гирлянд, чем собиралась: имеющегося света оказалось недостаточно для того, чтобы можно было как следует рассмотреть вещи. Вдвоем с Машей мы отгородили угол гаража шкафом и завесили «примерочную» обычной текстильной шторой, купленной в том же «Праздничном». Когда за покупками ездила я, то вернулась в полнейшем отчаянии: на глаза попадались только полупрозрачные пластиковые занавески для ванной — со всей этой имитацией подводного мира. Но Маше удалось найти идеальный вариант: это была все еще шторка для ванной, только сшитая из водоотталкивающей ткани почти идеально белого цвета. Если присмотреться, можно было заметить, что кажущуюся однотонной белизну на самом деле образует множество маленьких рыб, но маленькие рыбы, решили мы, — меньшее из зол. Вчера Машу осенила еще одна идея: вечером она притащила моток грубой веревки и черные канцелярские скрепки и долго распределяла все это по той стене, где раньше болтался фанерный щит. Пришлось вбить еще несколько гвоздей, между которыми растянулись «струны» с прикрепленными карточками — полароидными снимками, которые делала тоже Маша. Слегка размытые счастливые лица, вино на чьей-то кухне, пейзажи города. В Машином объективе Красный Коммунар казался серым и печальным, но сохранял достоинство, как тщательно выбритый нищий на паперти.

— У тебя все время играет одна и та же музыка, — замечает Маша, пока мы занимаемся довольно монотонной работой — достаем ароматную от кондиционера для белья одежду из пакетов и вешаем ее на плечики, чтобы затем развесить на рейлы по цветам. — Не надоело?

— Я вообще годами слушаю одно и то же. Считай, это для меня что-то новенькое.

— Всего-то каждый день целую неделю, — хмыкает она. — Рейлы офигенные. Куда ты их потом денешь?

— Не знаю. В мою комнату они не поместятся. Их сделал отец Саввы. Наверное, верну обратно.

— Аристарх? Почему-то я так и подумала. У них огромный дом. Им они точно пригодятся.

— Это же он устраивает чтения Библии, да?..

Некоторое время она молчит, прикидывая, куда пристроить длинное теплое платье, в котором я была в «Яме», и вешает его так, чтобы было видно от входа, хотя по цвету оно туда не подходит.

— Ага. Они не православные, какая-то другая вера, я не очень в этом разбираюсь.

— Свидетели Иеговы?

— Не знаю, — морщится она. — Я вообще в Бога не верю, мне просто нравится общаться с Саввой.

Я вспоминаю его узкие плечи и лицо с длинным носом, печальное, даже когда он улыбается, и, пожалуй, понимаю, о чем она говорит.

— А он верит?

— Говорит, что нет.

— И знает о твоей… девушке?

— Само собой, — усмехается Маша и разводит руками. — Аристарх не в курсе, если ты об этом хотела спросить.

Мне ужасно хочется рассказать ей про Марта и подкаст. Она говорит и ведет себя как человек, способный поверить, что я ничего не знала, и хотя бы попытаться понять, что у меня нет кнопки выключения любви… У меня появился бы друг, с которым можно все обсудить. А что, если она не поймет, испугается и по секрету поделится с кем-то еще?.. Дело вовсе не в том, что мне некуда ехать, — на средства со сдачи квартиры я могла бы снять комнату где-нибудь в Питере и более-менее сносно существовать на остаток, но я не хочу терять Машу. И тете Поле я нужна куда больше, чем она мне, — хоть она и отнекивается, но деньги, которые я перевожу, ей не лишние. А у меня никого нет. Больше никого нет. Только она и Дима, с которым мне не терпится познакомиться.