Не говори маме - [15]

— Товарищ шут! — выкрикивает Джон, когда мы заходим внутрь через пустой проем. — Явитесь!

Он все еще держит меня за руку. Мы ждем. От стены отделяется вихлястая фигура Ильи: он приближается к нам, пошатываясь, как пьяный. Когда на него падает свет из исполинского окна спортзала, я вижу засохшую кровь у него над губой и глаз, заплывший гематомой. Волоча ногу и держась за живот, он не притворяется. Ему действительно больно. Я вскрикиваю. Джон сжимает мою ладонь.

— Принес?

Илья кивает и протягивает мне пакет, истертый сгибаниями. Я машинально беру его и заглядываю внутрь: там телефон, тетрадь, с которой я пришла на первое занятие, наушники, книга и кошелек. В углу болтается пенальчик «айкоса». Джон мельком заглядывает тоже.

— Проверь, — говорит он, имея в виду деньги. Я кручу кошелек в пальцах, не открывая. Мои бесполезные дисконтные карты на месте — и так видно. Купюр, разумеется, нет.

— Все в порядке, — говорю. Блестящий глаз Ильи с кровяными прожилками неподвижно глядит на меня снизу вверх.

— А сумка? — догадывается Джон. — Ты же не с этим убожеством приходила.

— Нет проблем. — Я с легким сожалением вспоминаю о травянисто-зеленом рюкзаке «Канкен» с енотами и ласками, который Март купил для себя и отдал мне после первого «вау», — рюкзак все равно должен был присоединиться к другим подаркам Марта, отданным матери Яны. — Он ничего мне не стоил.

Вырвавшийся у Ильи вздох облегчения согревает мне руку.

— Хорошо, — кивает Джон и поворачивается к нему. — А теперь проси прощения. Твое здоровье зависит от нее.

По-прежнему держась одной рукой за живот, Илья опирается второй о землю, когда опускается на колени.

— Все в порядке, — заверяю я и дергаюсь, чтобы помочь ему встать, но Джон крепко удерживает меня на месте. — Я прощаю, я все прощаю.

— Давай, — говорит он. — Ты знаешь, что делать.

Илья хватает меня за ногу. От неожиданности я отступаю, но он цепко держит мой ботинок и тянется к нему губами. Если бы я дернула ногой, то разбила бы ему нос. Я все-таки дергаю, но не так сильно, как хочется.

— Пусти. Да пусти же!

— Пожалуйста! — просит Илья, и это первые его слова. Из разбитых губ на подбородок текут кровавые слюни. Мне отвратительна мысль, что он ко мне прикоснется. — Разреши, иначе мне пиздец.

Я ставлю ногу в пыль. Илья вылизывает мысок моего ботинка до тех пор, пока Джон не упирается кроссовкой в его плечо и не отталкивает его прочь.

— Вали, — цедит он и сплевывает. — Чтоб неделю тебя не видел. Потом приходи.

— Спасибо, — мокрыми губами шепчет Илья. — Спасибо, Джон.

Он отползает назад на четвереньках, не поворачиваясь к нам спиной, а когда оказывается на безопасном расстоянии, то поднимается и, шатаясь, идет к провалу в стене, за которым не удерживается на ногах — мы слышим звук падения.

Я смотрю на измусоленный ботинок с подсыхающими следами крови и думаю о том, достаточно ли теплые на мне носки, чтобы вернуться домой босиком.

— Ничего, ничего. — Джон протягивает мне чистый носовой платок. — Таких, как Преля, нужно сходу ставить на место, иначе забудут, где оно.

— А где оно?

Ручки пакета липнут к пальцам. Так бывает, когда пластик хранится слишком долго.

— Ты видела где. — Он привлекает меня к себе. Я все еще смотрю на ботинок и поддаюсь, как ватная кукла. — Да ладно тебе, ну. Расстроилась, что ли? Из-за этого фрика?

Слово «расстроилась» не подходит. Я сыграла по чужим правилам. Как с беременной в переходе метро. От Джона снова пахнет можжевельником, особенно под расстегнутой курткой.

— Давай сюда, тяжело же. — Он забирает у меня пакет, и мы идем обратно к колледжу.

— Не нужно было его бить. Это неправильно.

— Правильно, — говорит Джон и кладет руку мне на плечо. — Думаешь, Преля побежал бы красть обратно украденные у тебя вещи, если бы я просто его об этом попросил? На самом деле… — Он ныряет в дыру и придерживает острый отогнутый край железа, чтобы я не порвала куртку, а когда мы оба оказываемся на той стороне, снова обнимает меня, как будто я могу убежать. — Я его пальцем не тронул, свои же отмудохали. Я не злодей. Просто есть люди, которых нужно учить, что хорошо, а что плохо. Сами они не понимают. Да не смотри ты на меня так…

В его голосе слышны близкие слезы. Джон отворачивается и с преувеличенным вниманием разглядывает безлюдный праздник.

— Я виноват, — заговаривает он спустя минуту. — Это все из-за меня. Не догадался, что Преля такое выкинет.

Мы медленно подходим к остановке. Джон стоит передо мной с закрытыми глазами.

— Все в порядке, — говорю я и забираю у него пакет. Автобус замер перед пешеходным переходом, готовый вот-вот подъехать. — Увидимся в понедельник.

— Подожди, — просит он. — Я хочу кое-что тебе показать. Здесь недалеко. Тебе понравится, обещаю.

Дома кошка Манька, тетя Поля и несмолкающий телевизор. И мне очень хочется там оказаться, тем более перед уходом я пообещала, что вымою полы и протру пыль. А потом залечь бы в кровать с книжкой и теплой кошкой под боком… Хотя сейчас всего двенадцать, и уборка может подождать. Тетя Поля не станет укорять меня, даже если я вообще ничего не сделаю, — постесняется, молча сделает сама. Она и с мамой-то нечасто общалась, а тут я — совсем незнакомый человек… Не думаю, что Джон сумеет меня удивить — наверняка приведет в какой-нибудь сквер, или в кафе с невкусным кофе и пьяными посетителями, или на местную смотровую площадку с видом на вагоностроительный завод. Но расстаться сейчас означало бы запомнить его таким — растерянным, с покрасневшим носом и дрожащими губами. И я решаюсь.