Не говори маме - [12]

Я спрашиваю, есть ли у него дети, но Муза отказывается о них говорить.

10 октября Лев Кой приехал в рюмочную, чтобы договориться об очередной поэтической встрече. Получив добро, в счет будущего гонорара выпил лишнего и должен был переночевать у одного из живших поблизости приятелей, но внезапно исчез, никого не предупредив. Подогретая спиртным компания объяснила выходку Льва его “стремлением скрыть несостоятельность собственных аргументов в споре о метамодернизме”. Судя по всему, снаружи его встретил Лютаев. Заманил на близлежащую стройку, избил ржавым прутом и зарезал. Перед тем как всадить нож, Лютаев засыпал Льву Кою в глаза и рот поваренную соль из пачки, которую тот купил в минимаркете по дороге в рюмочную».

***

Одно из самых странных ощущений — когда сначала становишься с кем-то единым целым, а потом вдруг снова осознаешь себя отдельным человеком. Таким же, каким был. И ты не четверть, треть или половина — к черту отрезанные ломти: ты дышишь в собственном ритме, не ждешь звонка, не проверяешь соцсети, не бронируешь столик на двоих, а просто приходишь и садишься или не приходишь и не садишься, и никаких тебе неподаренных подарков, невыполненных обещаний, ревности к бывшим и будущим, жалости к себе. Ты — космос. Пустота пустоты. Твой единственный план — ты сам, и это — лучшая в мире новость.

Еще более странно, когда другого человека уже нет, но ты — все равно не ты, и, чтобы снова стать собой, тебе приходится читать о том, как он убивал людей.

После того, что случилось с нами в «Яме»[6], Март возненавидел пьяных.

Тетя Поля застает меня за ожесточенной сортировкой. Те немногие вещи, которые были привезены из дома, я раскладываю на две части. В одной из них — вся теплая одежда, в другой — черная водолазка из «эйчика» и шапка за четыреста рублей оттуда же.

— Проспала, — говорит тетя Поля.

— Заболела, — отвечаю я, перенимая ее тон. Ночью меня несколько раз вырвало, и, хотя причиной была вовсе не инфекция, я сижу, закутавшись в одеяло, потому что отчаянно мерзну и потею одновременно.

— А у тебя не это ли самое?..

«Ваша срамная столичная болезнь», — додумываю я за нее.

— Нет, не ковид. Ноги вчера промочила.

— Да, обувь у тебя, конечно… Ладно, иди поешь.

Мысль о еде вызывает очередную волну дурноты. Я встаю и, покачиваясь, начинаю натягивать джинсы — от них мне тоже предстоит избавиться, но не раньше, чем я куплю новые.

Тетушка стоит в проеме двери, уперев руки в бока.

— Ну и куда ты, раз заболела?

— В колледж. Я сегодня доклад должна была делать. Нужно предупредить, что не сделаю, иначе подведу всю группу. Еще я… — И комната, и тетя перед моими глазами нежно покачиваются. Это даже приятно. — Потеряла ключи. Вы ведь сегодня дома?

— А я все думала, признаешься или нет. Хорошо, что забрала вчера дубликаты.

Она уходит и возвращается со связкой. Вот я и обрастаю приметами новой жизни.

— Спасибо! Можно одолжить у вас мелочь на проезд?

— А проездной?

— Тоже потеряла, — говорю, всовывая ногу в штанину.

— Как так-то, Май?..

Но мне слишком плохо, чтобы жаловаться. Поэтому я достаю из сумки пакет и заталкиваю в него бо́льшую часть одежды, а оставшееся прячу обратно. Где рынок, я отлично помню: мы проходили мимо него вчера утром, по дороге с вокзала. Что-нибудь подходящее там точно найдется. Надо не забыть про куртку. Хотя бы ботинки можно оставить: их я купила себе сама, и они, кстати, вообще не промокают.

Уже в прихожей тетя Поля протягивает мне полтинник.

— Тебе жильцы за квартиру-то платят?

— Платят.

— Вовремя платят?

— Вроде вовремя. Я верну, когда разменяю, у меня только крупные…

Она машет на меня рукой:

— Ступай, не обеднею. Только в дверь не звони, когда вернешься: устала со смены, выспаться надо.

— У вас кран течет, — говорю, прежде чем захлопнуть дверь. — Вызовите сантехника, я заплачу.

Давно мне не бывало так отвратно физически и так легко на душе. Я шагаю, едва ли не приплясывая, не замечаю даже отсутствия музыки: мне больше нечего ею глушить. Внутри и так тишина: я точно знаю, что нужно делать.

Я собираю новую себя, мимикрирую под город, расширяю и углубляю свою тишину, чтобы в нее заглянуть: она сродни той, что бывает ранним утром в спальне — такая же теплая, неподвижная, с запахом сна, готовая вот-вот взорваться трелью будильника и наполниться голосами и ароматом кофе, но пока еще нет, пока нет — наслаждайся отсрочкой. В этой тишине я брожу по рынку с удовольствием, какого не испытывала ни в одном из торговых центров. Сама себе хозяйка, Майя Зарецкая примеряет черные джинсы — предыдущие тут же отправляются в пакет — и длинный джемпер цвета насыщенного вина, мягкий, как объятия. Пересчитывает сдачу и радостно приобретает еще и короткий пуховик. Оставшиеся деньги уходят на яркую шаль для тети Поли, достаточно теплую, чтобы растопить ее ледяное сердце.

Навьюченная мешками с одеждой, я доезжаю на автобусе до остановки «Универсам» и сразу подхожу к кавказскому ресторану. Как я и надеялась, «ЯНА» с картонкой наперевес дежурит на боевом посту.

— Это вам.

Она округляет глаза, но не спешит забирать у меня сумки, и я ставлю их прямо на асфальт.

— Там вещи. Платья, свитера, куртка. Дорогие и почти новые. Если вам они не нужны, продайте, а деньги потратьте на Яну.