Не говори, что лес пустой... - [72]

— Да тот, сын управителя. Помните, я показывал его вам?

— Отец которого сбежал? — уточнил Давлят.

— Сбежал, да вернулся, пан офицер, и не один, с лизоблюдами, — сжал старик кулаки.

Давлят перевел взгляд на сержанта:

— Какие принесли сведения?

— В лесу противник не обнаружен, но по шоссе движутся танки и грузовики, — доложил сержант, опустив руки по швам, и, отвечая на безмолвный вопрос Давлята, прибавил: — Движутся на восток.

— Далеко пошли, — вставил пан Юзеф. — Люди говорят, уже под Минском и Мозырем.

Давлят вынул из планшета карту и мысленно прикинул расстояние от лесного массива, который подползал к Кобрину с северо-восточной стороны и в котором они сейчас находились, до Минска и Мозыря. Туда и туда по прямой выходило около трехсот километров. Невероятно, чтобы немцы могли углубиться на столько всего лишь за сутки. Даже если бы двигались без сопротивления, все равно не смогли бы. Но ведь дрались с ними, сдерживали! Не могли они вторгнуться так далеко на нашу землю…

«Да, но почему не слышно вчерашней канонады? — перебивал другой внутренний голос. — Почему не видно в небе наших самолетов?»

«Ну, отступили, временно отступили. В ближайшее время все переломится!..»

«Нет, не переломится. Немцы уже под Минском и Мозырем. Под Минском и Мозырем. Под Минском…»

Второй голос долбил это с упорством дятла, и Давлят ощутил, как распухает голова, и почувствовал боль в висках. «Если слухи правдивы, то мы и вправду оказались предоставленными самим себе», — подумал он, должно быть, вслух, потому что сержант встревоженно спросил:

— Как вы сказали?

— Нет, нет, я о другом, — тут же спохватился Давлят, устыдившись собственной слабости перед подчиненными и перед стариком и его белобрысой внучкой.

Он дал разведчикам час на отдых, а сам отвел пана Юзефа и его внучку в сторону и, когда сели лицом к лицу на двух поваленных, полусгнивших осинах, попросил рассказать, что произошло в селе.

Старик опустил голову, тяжело вздохнул. Собравшись с мыслями, он сказал, что внучку зовут Августиной, отца ее взяли в солдаты и убили в тридцать девятом, на войне Польши с Германией, мать умерла годом раньше. Такая, знать, у внучки судьба — остаться с малых лет сиротинкой под его стариковской защитой. Он не давал и не даст ее в обиду, сказал он, вскинув засверкавшие глаза на Давлята, и облизал пересохшие губы.

Давлят протянул ему фляжку. Старик отхлебнул несколько больших глотков воды, потом передал фляжку внучке и, пока пила, смотрел на нее. Ее худенькая, в синих жилках у запястья, с длинными, тонкими пальцами рука дрожала, и вода капала на грудь.

— Поищи лечебной травки, — сказал ей дед и, когда она послушно поднялась, предупредил, чтобы далеко не ходила.

Затем он продолжал рассказ. Поздним вечером, сказал он, подняли на ноги все село, объявив, что вернулся пан Родзинский, прежний хозяин. Он отнесся к этому известию спокойно, людям сказал: «Такие теперь времена — сегодня Родзинский вернулся, завтра, глядишь, опять пропадет», — и заперся в хатенке, запоры у него крепкие. Но вскоре к нему постучались. Выглянув в оконце, он увидел сына хозяина, Антона Родзинского, и двоих незнакомых людей. Когда открыл дверь, то заметил у Антона на поясе наган. Вооружены были и незнакомцы. Спросил, чем может служить. Антон сказал: «Сейчас узнаешь, пся крев!» — и, назвав большевистским шпионом, велел обыскать хату.

— Все перевернули, ироды, ничего, кроме книжек и тетрадок Августины, не нашли… — Старик помолчал. — Скажу правду, пан офицер: до сегодняшнего дня не верил, как нужно, ни в большевиков, ни в Советы. Думал, что стар менять веру.

— А теперь, когда пришла беда, поверили? — полувопросительно, полуутвердительно произнес Давлят.

— Можно так сказать, пан офицер, — кивнул головой старик и, оправдываясь, прибавил: — Не моя в том вина.

Оказывается, когда обыскивали хату, внучка затаилась в сенцах. Пес Антон углядел ее. Августина захлебнулась криком, старик выскочил и как увидел девушку в лапах у изверга, так позабыл про все на свете, сшиб зверюгу с ног и сорвал со стены ружье, с которым ходил на охоту покойный отец Августины. Он бы непременно выстрелил, да Антон успел выметнуться за дверь.

— А его напарники? — спросил Давлят.

— Тоже удрали, — сказал старик.

— Действительно ироды! — процедил сквозь зубы Давлят. — Вы правильно сделали, пан Юзеф, что скрылись из села.

— Я бы не скрылся… — с болью и горечью в голосе отозвался старик.

Он искоса глянул в ту, сторону, где среди красных метелок плакун-травы ходила внучка, и сказал, что примерно через час после того, как выгнал насильников, его позвали к самому пану Родзинскому. Тогда-то до него дошло, что пан кровопивец и вправду вернулся и что собака Антон, сын пана, приходил проучить его за непочтительность к родителю. Человек, которого послали за ним, посоветовал укрыться на время в лесу, иначе, сказал он, Родзинский с живого спустит шкуру. Что оставалось делать? Закинул ружье за плечо, старуху поручил божьей милости и двинулся с внучкой в лес. Близ опушки их чуть было не нагнали, двое гнались верхом, но он трижды пальнул, и они отстали.

— Так вот что за выстрелы подняли нас ночью, — сказал Давлят и спросил: — Как же попались нашим разведчикам?