Не говори, что лес пустой... - [71]

Слово «где» сверлило мозг, раздирало его на части. И еще этот сон про жену и сына — что бы он значил?

Вернувшись, Давлят уселся под старой сосной, закурил, пряча цигарку в кулаке. Если бы он мог с кем-нибудь поделиться! Но у каждого есть семья, есть жена или невеста, дети, матери и отцы, братья и сестры, и каждый наверняка думает о них, но молчит, не травит ни своего сердца, ни чужого.

Давляту подумалось: хорошо, что ночная тьма скрывает его лицо, иначе, глядя на командира, скисли бы и бойцы. Он не имеет права распускать нюни. «Всегда будь твердым, упорным и смелым», — наставлял его отец. Всегда, при всех обстоятельствах! «Нет такой трудности, которой нельзя было бы преодолеть…»

Ночь кончалась, светало. Лес огласился пением птиц. Где-то неподалеку застучал, добывая корм, дятел, на ближнем озере крякнул селезень. Над головой Давлята, на одной из самых нижних веток сосны, расположилась и стала умываться пушистая белка.

Леса война не коснулась, даже не чувствовалось запаха пороха, воздух — хоть пей, чистый и прозрачный, и если бы не самолеты, загудевшие над лесом, можно было бы подумать, что вчерашнее кровавое сражение произошло за многие десятки километров отсюда.

Самолеты были немецкие — «юнкерсы», «фокке-вульфы», «мессершмитты», — и летали они то тройками, то девятками на не очень большой высоте с небольшими интервалами.

— А наших по-прежнему нет, — вслух подумал кто-то из бойцов.

Одежда на людях измята, в пятнах и глине, лица серые, заросшие щетиной, глаза красные. Многие невольно переводят взгляд с гудящего неба на пленного немца-танкиста Иоганна Мюллера, который сжался от этих ненавидящих взглядов в комок и спрятал голову между коленями.

Давлят резким, хриплым голосом приказал всем побриться и умыться. Перехватив его быстрый взгляд, связист Петя Семенов торопливо развязал вещмешок и подал ему мыльницу, маленькое круглое зеркальце, помазок и бритву.

— Ты посмотри, уцелело! — сказал Давлят про зеркальце.

— Сберег, — улыбнулся Петя Семенов.

Побрившись и умывшись и сняв тем самым с себя толику усталости, Давлят подошел к раненым, стал расспрашивать их о самочувствии, некоторых, которым было худо, утешал.

— Потерпите, — говорил он, — не сегодня-завтра соединимся с нашими, отправят вас в госпиталь, там живо поставят на ноги.

Один из раненых, с перевязанной рукой и толсто забинтованной ногой, усмехнувшись, сказал:

— Спасибо на добром слове, товарищ лейтенант, но кто поручится, что дотянем до госпиталя?

Другой, что лежал на шинели, с вещмешком под головой, прохрипел:

— Не дотянем, перебьют…

Сердце Давлята перевернулось, он весь загорелся от гнева. Но не дал волю чувству, удержал его в груди и ровным тоном сказал:

— Если все, как вы, товарищ Кружков, опустят руки, тогда, конечно, не мудрено стать фашистской добычей.

— Так бросило нас начальство… не выручает, — опять прохрипел Кружков, полыхавший в жару.

На его губах выступала розовая пена. Давлят, наклонившись, стал утирать эту пену платком. Чувствуя на себе испытующие взгляды, он, не разгибаясь, заметил:

— Никто не знает, в каком положении само начальство. Поэтому единственный выход — искать свои части. Для этого нужны терпение и выдержка.

— Оставьте меня, застрелите…

Кружков попытался привстать; Давлят удержал его, а потом, обводя взором бойцов, спросил:

— Скажите, найдется среди нас способный на такую подлость?

Бойцы молчали.

— Товарищей в беде не оставим, — твердо произнес Давлят. — И вообще… — Он хотел сказать, что уныние не к лицу бойцам Красной Армии, в которой один за всех и все за одного, но вместо этого сказал: — У таджиков есть хорошая поговорка: «Пока корень в воде, есть надежда на плоды». Будем надеяться!

Он отошел от раненых и приказал бойцам строиться на утреннюю поверку. Но провести поверку не удалось — помешали вернувшиеся разведчики, с которыми оказались худенькая белобрысая девочка лет пятнадцати и старик с усталым морщинистым лицом и седой головой. Это был тот самый старик, дедушка Юзеф, который иногда подходил к бойцам Давлята, занимавшимся на лесной опушке неподалеку от кукурузного поля, и, угощаясь махорочкой, делился с ними своими радостями, невзгодами и мыслями.

— Пан офицер! — воскликнул он, едва увидев Давлята, сиплым простуженным голосом.

— Пан Юзеф? — сказал Давлят, никак не ожидавший этой встречи. — Где вы их обнаружили? — спросил он разведчиков.

— В шалаше за болотом, товарищ лейтенант, — ответил старший группы, сержант Карасанов, и протянул Давляту старенькую охотничью двустволку. — Вот их ружье.

Давлят, осматривая двустволку, усмехнулся:

— На кабанов, что ли, вышли, пан Юзеф?

— Угадали, пан офицер, — насупился старик и, скрипнув зубами, прибавил: — Только на двуногих…

Давлят посмотрел на него и на девочку, которая стояла потупившись. Она была в стоптанных ботинках, застиранном, когда-то голубом сатиновом платьице и в новенькой, в ярко-желтых цветочках косынке, завязанной под подбородком.

— Внучка?

Пан Юзеф кивнул головой.

— Она что, тоже охотится?

— За ней охотятся.

— Кто?

— А кто бы мог?

— Немцы?

— Не-е, свой…

— Свой?! — Давляту показалось, что ослышался. — Что за подлец?