Не гаси свет - [10]
И сразу об этом пожалела.
На неаккуратной повязке проступила кровь. Женщина нервно сглотнула. «Скажи спасибо, что работаешь на радио, а не на телевидении…»
Часы на стене.
8.03. Шевелись!
Штайнмайер прошла в ванную и разделась. Плафон на потолке противно мигал, предупреждая, что лампочка вот-вот перегорит. Самый короткий миг темноты уподоблялся порезу бритвой, причиняя физическое страдание. «Фобии, фобии, фобии… — дразнящим тоном пропел внутренний голос. — Ты боишься не только крови, но и ночи, и темноты, иголок, уколов, боли… Кенофобия, никтофобия, альгофобия… У каждой свое красивенькое названьице. Но больше всего ты страшишься безумия. Боишься, что “букет” фобий сведет тебя с ума. Психофобия, вот как это называется. Страх перед психическими заболеваниями…» Ей удалось укротить свои страхи, загнать их в разумные рамки с помощью антидепрессантов и разнообразных терапий, но совсем они не исчезли. Затаились в дальнем уголке мозга, готовые при первой же возможности вылезти из этого укрытия. Кристина сжала зубы и посмотрелась в зеркало, дававшее немного искаженное изображение. Нуте-с, что мы имеем? Тридцатилетняя женщина, шатенка, выбеленная прядь зачесана набок, над ушами волосы пострижены очень коротко. Зеленые глаза. Черты лица красивые, вот только выражение жестковато. Крошечные, едва заметные морщины в уголках глаз. А вот фигура как у двадцатилетней — узкие бедра, маленькая грудь… Она вспомнила актрису, сыгравшую главную роль в одном шведском фильме. Лицо у нее было как печеное яблоко, а тело — молодое и упругое, с красивыми изгибами и округлостями.
Кристина встала под душ, горячие струи сняли напряжение, и она в который уже раз вернулась мыслями к письму и написавшей его женщине. Где эта несчастная сейчас? Чем занята? Дурное предчувствие и страх за незнакомку терзали внутренности Кристины, как поселившаяся под полом крыса.
Десять минут спустя она приласкала на прощание Игги и вылетела за порог, даже не высушив волосы.
— Добрый день, Кристина… — Это была Мишель, ее соседка по лестничной клетке.
Мадемуазель Штайнмайер повернулась к невзрачной, щуплой — пятьдесят кило, не больше! — женщине с тусклыми и слишком длинными для ее возраста волосами. Мишель была на пенсии. По манере держаться и говорить и по тому, как соседка смотрела на мир, Кристина предполагала, что раньше она была чиновницей Министерства образования. Выйдя на пенсию, Мишель стала активисткой нескольких ассоциаций по защите прав нелегальных иммигрантов и участвовала во всех демонстрациях протеста против «недостаточно левой» политики мэрии. Кристина не сомневалась, что пожилой соседке и другим «активисткам» не нравятся ее передачи: она приглашала к себе и профсоюзных деятелей, и капитанов индустрии, и сотрудников мэрии, и местных правых. Серьезные темы в эфире действительно обсуждались все реже.
— О чем собираетесь говорить сегодня? — хорошо поставленным голосом поинтересовалась строгая старая дама.
— О Рождестве, — ответила ей радиожурналистка. — И об одиночестве. Об одиноких людях, которые ненавидят праздники. Кстати, счастливого вам Рождества, Мишель.
Кристина тут же пожалела об этой попытке самооправдания. Соседка наградила ее неприветливым взглядом:
— Вам бы следовало провести репортаж из сквота на улице Профессёр-Жамм. Сходите туда и узнаете, как проводят Рождество семьи, не имеющие ни крыши над головой, ни будущего в нашей стране.
«Да пошла ты…» У этой пигмейки рот, как куриная гузка, но говорит она много лишнего!
— Обещаю, что обязательно приглашу вас на передачу и вы сможете высказаться, — бросила Штайнмайер и побежала вниз по лестнице, сочтя за лучшее не ждать лифта.
Морозный воздух улицы остудил ей лицо. Температура упала до –5 °C, тротуары покрылись наледью, так что она едва не упала, сделав несколько шагов от подъезда. В воздухе пахло выхлопными газами и чем-то еще, тоже мерзким. Снег лежал на крышах припаркованных у обочины машин, на оконных ребордах и крышках мусорных баков. Но знакомый Кристине бездомный был здесь — сидел на привычном месте среди своих коробок, прямо напротив ее дома. Даже в такую погоду этот человек предпочитал ночевать на улице, а не в приюте, рядом с собратьями по несчастью. Женщина заметила, что он смотрит на нее зоркими светлыми глазами, похожими на два бледных окошка. Его лицо напоминало дорожную карту. Жизнь на улице метила всех бездомных без исключения: налитые кровью глаза, шрамы, нервные тики, алкогольный тремор, выпавшие зубы, щеки, впалые от недоедания, чахотки или наркотиков, кожа, задубевшая от солнца, непогоды и грязи. У него была странная борода — белая по краям, черная в центре, — напоминавшая окрас старого лесного зверя. Определить, сколько ему лет, не было никакой возможности. Может, сорок пять, а может, и все шестьдесят… Кристина помнила, что появился он в их квартале весной и уже много месяцев спал под козырьком подъезда. Время от времени она приносила ему горячий кофе или суп. Этим утром времени у нее не было, но женщина все-таки подошла поздороваться.
