Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [4]

Со своей стороны, несмотря на чувство юмора, зачастую граничащее с непристойностью, мой отец мог быть очень бескомпромиссным в своих мнениях и реакциях. В его отношении к другим людям всегда была нотка подозрительности, особенно когда дело касалось денег. В этом он был копией своего отца.

Мои родители никогда не скрывали своего отвращения к религиозному фанатизму и расизму. Например, мы могли ругаться любыми словами, но любые расовые или национальные комментарии были всегда полностью запрещены. Каким бы провинциальным Майами ни казался в то время (мой отец часто говорил, что у этого города были все недостатки больших городов и никаких их преимуществ), напряженные отношения между афро-американцами и кубинскими иммигрантами и беспорядки в 1970-м (во время которых полиция не раз беспокоила нашу афро-американскую домработницу), научили нас, что даже знакомый пейзаж в тумане предрассудков может непредсказуемо измениться.

Какими бы ни были их (и наши) недостатки, родители всегда нам говорили «Я тебя люблю», и в детстве, и сейчас. До сих пор они открыто проявляют нежность ко всем нам, и даже приветствуют моих друзей объятиями и поцелуями. Мои родители никогда не были жестокими, не были сторонниками наказаний, и никогда не применяли физическую силу, пытаясь привить нам дисциплину; они просто дали нам понять, с самого раннего детства, как многого они ожидают от нашего поведения, и когда мы не достигали этой высокой планки, они подхлестывали нас своим разочарованным удивлением.

Мы также не нуждались особенно и в материальных благах. Мы были крепким средним классом, и с течением времени наше благосостояние возрастало. Мой отец, как юрист, имел дело с недвижимостью, покупкой-продажей земли и наследственными делами — все это росло с развитием Майами. Когда мне было тринадцать, мои родители открыли магазин антиквариата в пяти минутах езды от дома. Он тоже процветал, и родители начали покупать и перепродавать товары из Европы, что со временем стало означать две-три ежегодные поездки во Францию, а также то, что мы стали проводить много времени в Нью-Йорке.

Поэтому у нас не было забот о крыше над головой, насущном хлебе или ежегодных семейных поездках на каникулы. От нас ожидалось поступление в колледж, и подразумевалось, как само собой разумеющееся, что родители оплатят наше образование. Они были любящими, работящими, в меру целеустремленными (для себя и для детей) и, в большинстве случаев, добрыми. В общем, как это описывается в психологической литературе, «достаточно хорошими» — и они воспитали троих славных детей, нелегкое дело в те, да и в любые другие, времена. Мои братья выросли достойными мужчинами: Уоррен работает трейдером на Уолл-стрит, Кевин — инженер-строитель в Майами. Оба самореализовались в своих профессиях, у обоих — жены и дети, которых они любят, и которые любят их. И я знаю, что мою собственную склонность к работе в полную силу и стремление к успеху можно напрямую проследить от моих родителей.

Короче говоря, они дали мне то, что мне нужно было для того, чтобы реализовать мои способности и научили меня этому. И (хотя я не могла предвидеть или понять, насколько это будет жизненно важным для меня) они дали мне все необходимое для существования.

* * *

Когда мне было почти восемь лет, я неожиданно начала вести себя не совсем так, как хотелось бы моим родителям. У меня появились, как бы это назвать, небольшие странности. Например, иногда я не могла выйти из своей комнаты, пока вся моя обувь не была аккуратно расставлена и выровнена по линеечке в шкафу. Или около кровати. Бывали ночи, когда я не могла выключить свет, пока все мои книги не были расставлены в правильном порядке. Иногда, вымыв руки, я должна была вымыть их во второй раз, затем и в третий раз. Ничто из этих странностей не мешало мне в моих ежедневных занятиях: я ходила в школу, участвовала в семейных трапезах, ходила играть. Но все это требовало определенной подготовки, определенной… осторожности. Потому что я должна была это сделать. Это просто было так. И это было испытанием терпения для любого, кто ждал меня у двери спальни или ванной: «Элин, ну же, мы опоздаем!» или «Автобус уйдет!» или «Тебя отправили спать сорок минут назад!».

«Я знаю, я знаю», — отвечала я. «Мне просто нужно еще кое-что сделать, и все будет в порядке».

Вскоре после того, как в моей жизни появились эти странности, к ним прибавились ночи, полные кошмаров, которые приходили, несмотря на все предпринятые предосторожности с выравниванием и раскладыванием. Не каждую ночь, но достаточно часто для того, чтобы отбить у меня охоту ложиться спать. Когда выключался свет, темнота в моей комнате становилось невыносимой. И мне не помогало то, что я могла слышать (если бы я могла не обращать внимания на громкий стук своего бьющегося сердца) голоса родителей, доносящиеся из их комнаты дальше по коридору; мне не помогало то, что мой папа был большой и сильный, и храбрый, и бесстрашный. Я знала, что есть кто-то там за окном, кто-то, кто ждет своего момента, когда мы все спим, когда никого нет на страже. Ворвется ли он в дом? Что он сделает? Убьет всех нас?