Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [2]

Из меня вырывается звук, которого я никогда не слышала — полу-стон, полу-вопль, уже не совсем человеческий, полный ужаса. Потом звук выходит из меня опять, с силой вырывается из самого нутра, раздирая мне горло. Через несколько секунд я давлюсь, захлебываюсь какой-то горькой жидкостью, пытаюсь сжать зубы, но не могу. Они заставляют меня ее проглотить. Они вынуждают меня.

Я прохожу через ночные кошмары и пот, и это не первая моя больница. Но эта — самая худшая. Связанная, без возможности пошевелиться, одурманенная, я чувствую, как мое сознание ускользает. Наконец, я полностью беззащитна, бессильна. О, смотрите, вон там, по другую сторону двери — кто это там, смотрит на меня через окно? Кто это? Это человек? Это происходит на самом деле? Я, как жук на булавке, беспомощно извиваюсь, пока кто-то размышляет, не оторвать ли мне голову.

Кто-то за мной наблюдает. Что-то за мной наблюдает. Это «что-то» ждало этой минуты много лет, насмехаясь надо мной, посылая мне видения того, что меня ждет. Раньше я всегда могла бороться, отталкивать его, пока оно не отступит — не насовсем, но все же до того состояния, когда оно становилось не больше, чем зловещим пятнышком, расположившимся на периферии моего зрения, пятнышком, которое было видно только уголком глаза.

Но теперь, когда мои руки и ноги пришпилены к металлической кровати, мое сознание расползается в бесформенную лужу, когда никто не обращает внимания на мои попытки поднять тревогу, невозможно ничего сделать. Я не могу ничего сделать. Будет неистовое пламя и сотни, может быть, тысячи мертвецов, лежащих на улицах. И все это случится — все-все — по моей вине.

Глава первая

Когда я была маленькой девочкой, почти каждое утро я просыпалась под ярким солнцем, чистым небом, под звук сине-зеленых волн Атлантического океана. Это было в Майами пятидесятых — начала шестидесятых: до Диснейленда, до восстановленного сказочного великолепия арт-деко Южного Пляжа, когда «кубинское нашествие» было еще всего лишь парой сотен напуганных людей, приплывших на самодельных лодках, а не культурным воздействием сейсмической силы. Главным образом, Майами был местом, где продрогшие нью-йоркцы спасались от зимы, куда после Второй Мировой Войны переехали (по отдельности) мои родители, уроженцы Восточного Побережья, и где они встретились в первый день учебы моей мамы в колледже Флоридского Университета, в Гейнсвилле.

В каждой семье есть свои предания, истории-талисманы, которые сплетают нас друг с другом, мужа с женой, родителей с детьми, братьев и сестер между собой. Культуры, национальности, рецепты любимых блюд, фотоальбомы, дневники, письма или деревянный сундук на чердаке, или тот случай, когда бабушка сказала…, или когда дядя Фред ушел на войну и вернулся вместе с… Дня нас, моих братьев и меня, первая история, которую нам рассказали, была про то, как наши родители влюбились с первого взгляда.

Мой папа был высоким, умным и заботился о сохранении своей стройной фигуры. Моя мама тоже была высокой, приятной внешности, с черными кудрявыми волосами. Она была общительной и открытой натурой. Вскоре после первой встречи мой папа поступил на юридический факультет, где сделал большие успехи. В последовавшем браке у них было трое детей: я, на полтора года позже мой брат Уоррен, а потом Кевин, через три с половиной года.

Мы жили в пригороде северного Майами в доме с низко спускающейся крышей, окруженном забором, во дворе которого росли манго, красный гибискус и дерево-кумкват. И в котором сменилось несколько собак. Первая любила зарывать нашу обувь, второй нравилось пугать соседей. Наконец-то, в лице третьей, маленькой упитанной таксы по имени Руди, у нас появился хранитель; он все еще жил с моими родителями, когда я уезжала в колледж.

Пока мы с братьями росли, у родителей было железное правило для выходных: суббота принадлежала им (это было время побыть вдвоем или сходить с друзьями в местный ночной клуб, потанцевать или просто поужинать). Воскресенье принадлежало детям. День зачастую начинался большой свалкой на родительской кровати, объятиями, щекоткой и смехом. Затем мы могли пойти в Грейнольдс парк, или в национальный парк Эверглейдс, или в городской зоопарк, или пойти кататься на роликах. Мы также часто ходили на пляж, мой папа был любителем спорта и учил нас играть в очередную игру. Когда мне исполнилось двенадцать, мы переехали в дом побольше, на этот раз с бассейном, и мы часто в нем играли все вместе. Иногда мы отправлялись на прогулку на моторной лодке, катались на водных лыжах, а затем обедали на каком-нибудь небольшом острове недалеко от берега.

Телевизор мы тоже смотрели вместе — сериалы «Флинтстоуны», «Джетсоны», «Предоставь это Биверу», вестерн «Сыромятная плеть», и все другие ковбойские шоу. Шоу Эда Салливана и Дисней в воскресенье вечером. Когда сериал про адвоката Перри Мейсона[1] показывали во второй раз, я смотрела его каждый день после школы, удивляясь, как это Перри умудрялся не только защищать людей в суде, но и раскрывать все преступления. Мы смотрели шоу «В субботу вечером», собравшись вместе в гостиной и жуя печенье «Орео» и картофельные чипсы, пока моих родителей не накрыла волна «здорового питания» и они не перевели нас на йогурты и салаты.