Не боюсь Синей Бороды - [135]

Сегодня Великий Зодчий совсем бы не удивился, если бы собака вдруг сказала что-то вождю, а тот ответил ей, как равной. Но та встрепенулась и с лаем рванулась прочь – это на террасу залетела птица и села на балюстраду. Вождь тоже поднялся и к нему сразу подбежали девушки, а одна из них сняла венок и, смеясь, бросила его в небо.

Великий Зодчий хотел было прокрутить фильм назад, где собака кладет лапы на плечи вождя и они молча смотрят друг на друга, но вместо этого выключил его и сделал пару больших глотков нано-колы, чтобы запить комок в горле. Потом он встал и прошелся по башне, то и дело щупая карман: на месте ли письмо Бухгалтера? За окном темнело. Скоро на площади перед башней зажгут огни, и золотые купола засияют, как на солнце, и будут всю ночь прославлять мощь и величие Газолии. Стоя у окна, он осушил бутылку, но жажда осталась, и он знал, что пока ничто не утолит ее. Жажда шла из глубины тела, оттуда же волнами, обгоняя друг друга, наплывали и воспоминания о сенбернаре Оле, жене, шефе, разъяренных нехорских бабах и еще неизвестно, кто и что явится ему ночью. Он швырнул бутылку за спину и подумал, что давно не напивался. Конечно, стоит только нажать на кнопку – и ему сразу принесут все, что нужно, а наутро весь замок узнает, что Великий Зодчий слабеет, что и у него, оказывается, есть нервишки, как и у нас, грешных. Он почувствовал, как чернеет от зависти к мужикам из Нехорской земли, которых тогда видел с вертолета. Они валялись в поле, бездыханные, накачавшиеся дряни из батареек, с отшибленной памятью и блаженными лицами. Подзаборные нехорские мужики, низшие организмы Газолии, были свободнее, чем он, ее бог и царь. Раздобыв батареечную дрянь, они могли в любой момент сбежать в беспамятные сны, а он был обречен на вечную трезвость. Он подошел к столу и, нажав на пульт, увидел, что ему весь вечер названивал Первый Советник. Тогда он соединился с Главным Агентом и еще раз напомнил ему, чтобы он не сводил с того глаз. Потом включил Главного Тюремщика.

– Ну что, жив еще?

– Как было приказано, – ответил Главный Тюремщик.

Великий Зодчий молчал, и Главный Тюремщик, струхнув, залепетал:

– Как было приказано, так и все и сделали, а прикажете шею свернуть или как по-другому, так мы сей секунд, только скажите… ему уже недолго осталось, да я его сейчас сам голыми руками…

– Немедленно прислать к нему врача, а больше никого не пускать, – рявкнул Великий Зодчий. – Если он умрет, я тебе собственноручно уши отрежу.

Вырубив Главного Тюремщика, он плюхнулся в кресло. Забывшись, прикрыл глаза и сразу провалился в черноту, откуда на него, шепча и шушукаясь, уже двигались тени, поджидавшие его в вязком и душном пространстве. Великий Зодчий открыл рот, чтобы закричать, – туда хлынула вода, заливая глотку и пищевод. Но вот где-то блеснул спасительный свет – это зажгли огни у храмов – мелькнуло в его угасающем сознании и он очнулся, хватая ртом воздух. Бешено билось сердце и стучало в висках, в глазах плыло. Он помотал головой и увидел, что обеими руками мертвой хваткой вцепился в подлокотники. Он с трудом оторвал и поднес к лицу застывшие, скрюченные пальцы. По лицу тек пот, но все тело дрожало от холода, как будто он вынырнул из проруби Нехоры. Он в панике схватился за карман – письмо было на месте. Хотя Великий Зодчий наверняка знал, что виной всему этому безумию Бухгалтер со своим посланием, если бы оно вдруг исчезло, ему стало бы еще хуже. Он поднялся на ноги и пошел к окну, причаститься к сиянию куполов, но не почувствовал ничего, кроме усталости и сильной тревоги. «Балерина», – подумал Великий Зодчий, жадно глотая нано-колу из новой бутылки и изо всех сил вспоминая ее проворное, гибкое тело.

Балерина летала по кругу в гранд жете ан турнан. Увидев Великого Зодчего, она прыгнула ему навстречу в сиссон па де ша, приземлилась и закрутилась в гранд пируэт, забирая ногой воздух. На ней была сверкающая пачка из нано-ткани, вся, как и трико, прошитая мелкими, как бисер, бриллиантиками. Балерина сияла и лучилась, ее белая, хорошо вылепленная нога при каждом пируэте взлетала в воздух все выше, почти касаясь лба. Длинные до пояса, распущенные волосы черным пламенем полыхали вокруг лица. Балерина могла кружиться так часами, с отвлеченным взглядом отдаваясь собственному телу и упиваясь своей самодостаточностью.

Великий Зодчий подошел ближе, она притормозила и, зыркнув на него, прокружилась назад в безукоризненном фуэте, чуть разбежалась, оттолкнулась, воспарила в па де пуассон, и вдруг оказалась у него прямо на плечах. За все это время она ни промолвила ни слова, а тут вдруг захохотала, теребя его по макушке.

– Ой, не могу, как же я люблю тебя, папочка. Какие у тебя тут хорошенькие волосики, прямо как у маленького, такой славный, мягкий пушочек…

Крепко обхватив его ногами, она наклонилась и стала дуть ему на макушку, давясь от смеха. От Балерины пахло потом, жаром степей и сильным, молодым зверем. Великий Зодчий опустился на колени, и она соскользнула с его плеч на белоснежную шкуру. Пока он сдергивал с нее трико и пачку, она водила указательным пальцем по его лицу, как бы проверяя его на прочность. Все еще не доверяла, но уже хоть молча. Сначала, когда он только обзавелся новым лицом, Балерина боялась, что там что-то лопнет, и на нее вывалится его старая кожа. Если он слишком распалялся, то она начинала повизгивать и колотить его пятками по спине, охлаждая пыл. Она почему-то была уверена, что его прежнее лицо никуда не делось, а просто скрывалось за новым, как за маской. Эта мысль одновременно приводила ее в ужас и восторг. Теперь она уже никогда не закрывала глаз, отдаваясь ему, и иногда он ловил в ее взгляде странное любопытство, нарушавшее обычное равнодушие ко всему, кроме собственного тела. Отстонавшись, Великий Зодчий сполз с нее и перекатился на бок. Кажется, ему удалось хоть немного забыться. Хорошо, что он все-таки пришел сюда, надо будет остаться здесь на ночь. Размякнув, он прикрыл глаза, а когда снова открыл их – увидел, что Балерина пристально разглядывает его.