Назло громам - [68]

— Так что же?..

— Вчера утром, друг мой, я поехал в Женеву, чтобы дать телеграмму. Меня не было здесь, когда миссис Ферье умерла от метода, который сама же и придумала. В вечерних газетах сообщили шокирующую новость о ее смерти. Я был в страшном недоумении до тех пор, пока прошлой ночью доктор Фелл и месье Обертен не вызвали меня, чтобы допросить и безо всякого умысла рассказать, что на письменном столе, за которым сидела Ева Ферье, стояла ваза с розами.

В розах должен был быть нитробензол. Должен, должен, должен! И Гектор Мэтьюз должен был умереть по этой же причине.

Но как? Как доказать это? Мисс Кэтфорд была единственным из оставшихся в живых свидетелей того обеда в «Орлином гнезде» Гитлера. По ее собственному признанию, в тот момент, когда Мэтьюз упал, мисс Кэтфорд смотрела в окно на террасу «Орлиного гнезда». Расспросив ее подробнее, я убедился, что она увидела то, чего не удалось заметить мне, стоявшему в столовой, в толпе из четырнадцати гостей и шести официантов. Непосредственно перед тем, как Ева Ферье стала торопить своего жениха выйти на террасу, кто-то преподнес ей букет белых лилий — безо всякой суматохи, без поз, без фотосъемки.

Кто подарил ей эти лилии? Имеет ли это какое-то значение? То-то! Ты знаешь, что не имеет. Но мисс Кэтфорд видела это. Букет был в руках Мэтьюза, когда тот упал и разбился насмерть. Перед этим он страдал от горной болезни. Яд, находившийся в цветах, довершил эту работу. Ответьте мне, мисс Кэтфорд! Был ли этот букет?

— Да! — подтвердила Паула.

— Почему вы никогда не упоминали о нем?

— А почему никто другой не упоминал о нем? Потому что я даже не предполагала, что это так важно. Но вы сейчас говорите, что…

— Да, Ева Ферье отравила тот букет. Именно так я считал всегда.

Паула, стоявшая у камина, бросила на него взгляд, в котором смешались недоверие и ужас.

— Вы хотите сказать, — воскликнула она, — что Ева сделала это за несколько секунд до того, как вышла на террасу? И никто не видел, как она разбрызгивала яд? И этот яд подействовал на бедного Мэтьюза в течение всего нескольких секунд?

— Конечно.

— Но как это могло случиться?

— Вы разочаровываете меня, милая леди. Мэтьюзу было достаточно только вдохнуть этот запах, чтобы усугубить болезненное состояние. Именно поэтому хирург при вскрытии тела и не обнаружил никаких следов. Букет упал вместе с ним, и его никто не нашел. Таким образом было сотворено безупречное убийство. А теперь точно такое же было предпринято в отношении уже самой миссис Ферье.

— Но кто убил Еву? Кого вы обвиняете в этом?

— Милая леди, — вкрадчиво произнес Хатауэй, — я обвиняю вас.

Белые шторы на окнах по-прежнему колыхались от легкого ветерка, залетавшего в кабинет вместе со слабыми лучами солнца. Хромированная лампа освещала стол. Паула вскрикнула, но тут же замолчала, обхватив лицо руками.

— Милая леди, — почти закричал Хатауэй, — Десмонд Ферье женился бы на вас в ту же секунду, как только его жена ушла бы в мир иной. Теперь она не стоит у вас на пути. Вы либо сами сделали это, либо он был вашим сообщником. И это вы надевали маску вчера вечером, — тут он снова схватил лежавшую на столе резиновую маску, — потому что вы страшно ревновали Одри Пейдж. Именно любовная связь между вами и Десмондом Ферье и является разгадкой этого убийства. — Просунув руку вовнутрь маски так, что подвижное безглазое лицо стало смотреть прямо на Паулу, побледневший Хатауэй стоял, трепеща и торжествуя. — Я человек гуманный, милая леди, и вовсе не хотел бы обвинять вас, но истина есть истина, а факты есть факты. Вы убили миссис Ферье. Я поклялся найти ответ, и я нашел его. Я обещал объяснить смерть Мэтьюза, и я сделал это. Я поклялся самостоятельно довести дело до конца, и я довел его, а теперь могу уйти.

— О нет, не можете, — возразил доктор Фелл.

А затем в тишине, которая произвела еще больший эффект, чем удар грома, одновременно произошло сразу несколько вещей.

Доктор Фелл, набивший и раскуривший свою большую пенковую трубку, внезапно вынул ее изо рта. Опираясь на свою трость с набалдашником, он встал, и его массивная фигура, казалось, заполнила все пространство кабинета. Гнев, смущение, просьба о прощении и глубокая жалость прозвучали в его словах, которые он выдохнул, словно тепло из печи:

— Не расстраивайтесь, мисс Кэтфорд. Поверьте, мы позаботимся о том, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Считает ли мистер Хатауэй, что вы убили миссис Ферье, или нет, — не имеет значения, больше никто не разделяет его мнения. Обертен!

Дверь кабинета открылась.

Гюстав Обертен с едва заметной улыбкой пересек кабинет, подошел к окну и, потянув за шнур, висевший сбоку, раздвинул шторы вначале на одном, а затем и на другом окне. Свет ясного дня, в котором были видны выкрашенный в зеленый цвет балкон и лесной массив под ним, заполнил кабинет, осветив лица находившихся в нем людей.

— Да, черт побери! — произнес доктор Фелл. — Настало время для света и воздуха!

— Настало время, — добавил начальник полиции, — но не только для этого. — Он взглянул на Хатауэя: — У вас очень изобретательный ум, сэр Джералд. Примите мои поздравления.