Навсегда - [15]

На плачущее на свое дитя.

ЮРИЙ ТРИФОНОВ

Трифонов!

                В ком яростность в расцвете,

А правдивость — не найти острей!

Нет, незаменимы люди эти!..

Ты, приспущенное знамя, — рей!

Взвейся, кровью сердца их отплакав,

У людей-творцов свой Сталинград.

Ведь не зря же нам сказал Булгаков:

«Рукописи» все же «не горят»!

Что такое счастье?

                Это другу

Радость принести, пока он жив,

Чтобы Вас на вечную разлуку

Не обрек, по свету покружив,

Вот тогда уж поздно!

               Нет, я не был

Близок Юре так, как побратим.

Но в лицее ведь, под нашим небом,

Все однополчане, как один.

И сказал однажды я:

               — Дружище! —

Непритворно я его вскрылил:

— «Дом на набережной». Сцена на кладбище,

Это уже подлинный Шекспир.

Я успел ему сказать вот это!

Понимаете? Успел сказать!

Кто успеет — будто больше света.

И нисходит в душу благодать.

НЕТ КСЕНИ НЕКРАСОВОЙ, НЕТ КОЛИ ГЛАЗКОВА

Поэзия стала бедней от такого:

Нет Ксени Некрасовой, нет Коли Глазкова…

Ее — не себя — им хотелось прославить,

Пред ней не могли ни хитрить, ни лукавить.

Молились, как идолу, ей сокровенно

С языческой верою самозабвенной.

И сердце к ее алтарю приносили.

Взамен для себя ничего не просили.

Жила наша Ксеня безденежно, бедно.

Но голову гордо несла и победно.

И было признаньем и неба наградой,

Когда нас одобрить она была рада.

Мучительным, страшным казалось паденьем —

За что-то ее получить осужденье.

Но некие спрашивали надменно:

Какое блаженство нашли вы в блаженной?

О, нет, не скажите. Тут мудрость наитья.

И только лишь в нем все прозренья, открытья.

Ведь в древности люди в такой вот, как Ксеня,

Искали пророчество, даже спасенье…

. . . . . . . . . . . . . . . .

…Порою услышишь шутливую фразу.

Но в тайну глубин ее вникнешь не сразу.

Вот Коля Глазков, в суете повседневной,

Однажды сказал мне, что он — Агаме́мнон.

— Не веришь?.. (Мне что-то тогда помешало

Ответить… ведь был «председатель земшара»,

Был Хлебников… жил он в «чинах», не освоясь,

И вел он свой вечный поэзии поиск.

А тут — Агамемнон…) — Не веришь?.. Не надо…

Прощай!.. —  Озорная насмешливость взгляда.

Теперь, постигая всю горечь потери,

Кричу вслед ушедшему: — Коля! Я верю!

Я вник: новизну ты принес вечной теме:

Лишь тот царь царей, кто поднялся над всеми

Уродствами чувства. И злоба, и зависть,

И ханжество — где-то внизу там остались,

Вся низость, все жалкое, в чем-то смешное,

Вся суетность —> это несчастье земное.

Встречал ты с иронией и сожаленьем.

Царил! Вот и смысл твоего воцаренья.

Мудрец! Хоть и слыл средь людей балагуром,—

Все письма твои, все твои каламбуры

Читать, перечитывать снова и снова…

Нет Коли Глазкова, нет Коли Глазкова!..

МИХАИЛ КУЛЬЧИЦКИЙ

I

Здравствуй, Миша Кульчицкий, товарищ и брат,

Мы с тобою пройдем через весь Сталинград.

Нас с тобою московские улицы ждут.

На бульваре Тверском — наш родной, институт.

Помнишь, как в Лианозово мы на двоих

Все делили по-братски — от хлеба до книг.

Мог ли знать я, что час приближается наш,

Что за Волгу, за город мой жизнь ты отдашь?

Харьковчанин, поверь: я свой долг не забыл.

Ты был в сердце, когда я в твой Харьков входил.

Я на Конную площадь вступал поутру.

И вдруг встретил твою там Олесю, сестру.

Нелегко уцелевшим бывает порой

Повстречаться с погибшего друга сестрой.

И приходом своим боль усиливать ран.

Четверть века прошло. Спит Мамаев курган,

Но не дремлет бессмертная память знамен.

Я читаю: «Кульчицкий». Я вижу, что он

Жив! Его к неумолкшим, к живым

Причисляет Россия — воспетая им!

II

Вот, покинув Перловскую, прибыли мы

В Лианозово утром с Кульчицким вдвоем.

На руках есть письмо, и у чьей-то кумы

Мы вольготно, роскошно теперь заживем.

От предчувствия благ мы сходили с ума.

Но хозяйка нас вышла встречать на крыльце,

Все, что ждать мы могли, иронично весьма

На надменном ее отразилось лице.

Все черты говорили заранее «нет!»,

И в глазах отрицанье и в линиях рта.

— Свет зажечь? Чай согреть? Ишь чего!

                                             И в ответ —

Все нельзя!

И Кульчицкий сказал: — Красота!

Вызов принят. Вчера ведь девчонка одна

Искушала в своей озорной красоте:

Если жаждет ее он, как сам сатана,

Пусть с ней ночь просидит на могильной плите.

III

Но азартные годы не все кувырком.

И студенты реально входили в беду.

И Отрада с Копштейном в сороковом

Разве умерли на романтическом льду?..

Разве Миша Кульчицкий — поэт и солдат —

Был угодливо тих, деловито умен?

Нет, совсем не тихони спасли Сталинград

И остались на вечном граните знамен.

ИЛЬЯ ЛЬВОВИЧ СЕЛЬВИНСКИЙ

I

Мне Давид Кугультинов поведал о том,

Было то в предвоенном, сороковом.

Изумлялись (степные им краски новы)

Наши гости — писатели из Москвы.

И намечено было в один из дней

Показать диковатых калмыцких коней.

Неподатливость вечной загадки кляня,

Вот выводят строптивое чудо — коня.

Понимают умельцы и удальцы,

Что поддела — стихию вести под уздцы.

Вот он, вызов судьбы — необузданный конь.

Укроти, усмири — и уйдешь от погонь.

И пройдешь сквозь огонь, но попробуй затронь

На взаимность глядит иронически конь.

Вот один хоть и ловок, а все же слетел,

И пытать снова жребий он не захотел.

Чья же воля прикажет, рискнуть повеля?

Кто второй?..

                 — Да куда ты! Опомнись, Илья!

Поубавь-ка азарт. Вновь за старое. Брось!