Навеки твой, Лео - [61]

Он поворачивается ко мне с мольбой в глазах.

— Только не говори, что сама во всем виновата. Может быть, ты сделала какой-то бессознательный выбор, но за это нельзя себя винить. Это я делал все сознательно. И я один виноват в этой ситуации. Я понимаю, что тебе не так просто переварить все это. Но, пожалуйста, пожалуйста, Эви, я не могу потерять тебя снова. Второй раз я этого не переживу. Может быть, хотя бы попытаешься простить меня? Понять, почему я так себя вел? — У него сдавленный голос.

Я отвечаю не сразу:

— Мне нужно немного времени, Лео. Ты просто застал меня врасплох после восьми лет жизни… действительно хреновой жизни… для нас обоих. — Я невесело смеюсь. — Можно… ты мне дашь время, чтобы подумать? Пожалуйста.

С минуту он смотрит прямо перед собой, а потом встает, упершись локтями в колени и глядя мне в глаза.

— Да, это трудно, потому что мы уже потеряли кучу времени. Но конечно, думай столько, сколько тебе нужно.

Он встает и направляется прямо к двери. Берется за дверную ручку, но не поворачивает ее и, не глядя на меня, говорит:

— По поводу твоих историй, Эви. Дело не в том, что ты заблудилась в собственном сознании или живешь в стране грез. Дело в красоте твоего сердца. Дело в том, что ты в состоянии подняться даже над худшими ситуациями. Это одна из причин, почему я не перестаю любить тебя с одиннадцати лет.

С этими словами он открывает дверь, выходит и тихо закрывает ее за собой.

Я смотрю на запертую дверь, подтягиваю колени к груди, закрываю глаза и снова даю волю слезам.

Глава 28

В конце концов я засыпаю на диване, измученная морально и физически всем, что произошло за последние двадцать четыре часа.

Я чувствую боль и пустоту и тупо думаю, что именно это, должно быть, называется «сердечной тоской».

Лишь после восьми вечера я просыпаюсь, сую в духовку замороженную маленькую пиццу, а затем стою у кухонного стола и жую, едва разбирая, что я такое ем. В десять, посмотрев «Храброе сердце» на DVD, я валюсь в постель и сплю до семи утра, пока не звонит будильник.

Я тащусь на работу и, когда заезжаю со своей тележкой в пентхаус, меня одолевают воспоминания о том, как Джейк и я… нет, как Лео набросился на меня в кресле посреди спальни.

Надев наушники, я начинаю убирать, и мой мозг тоже начинает работать, пытаясь разобрать ворох информации, который вчера вывалил на меня Лео.

Я ничего не понимаю в женском сексуальном насилии, но следует думать, что это действительно сложная проблема, ведь насильница, скорее всего, не применяет физическую силу. Лорен, конечно же, этого не делала, ясно, что она воспользовалась наивностью и невинностью своего несовершеннолетнего, с позволения сказать, сына… Хотя сам Лео отказывается взвалить всю вину на нее. Значит, он и сам несет некоторую ответственность, верно?

Может быть, стоит поговорить на эту тему со специалистом, чтобы лучше разобраться? Боже, какая гнусная ситуация. Вроде бы я о таком слышала. Но обычно такие истории случались с детьми до того, как они попадали в приемную семью. Я качаю головой.

Но вот его решение послать меня к черту, потому что ему было стыдно… Я вспоминаю пустоту и отчаяние, которые чувствовала, когда месяцы шли, а от него не было ни слова. А потом представляю его в Сан-Диего, ничего не соображающего от пьянства и наркотиков, занимающегося случайным сексом с вереницей девушек, а затем женщин.

Я съеживаюсь. Но, боже, ему было пятнадцать! И у него было тяжелое детство, и некому было направлять его. Он сделал неправильный выбор, но разве нельзя простить его сейчас за то, что он сделал тогда? Я ведь знаю, что, будь у него возможность вернуться в прошлое, он обязательно помог бы этому издерганному, растерянному ребенку принять другое решение.

* * *

На следующий день после работы я встречаюсь с Лэндоном в кофейне, сообщаю ему обо всем, что произошло с нашей последней встречи, и, наконец, рассказываю ему о Лео… Джейке… о том, кто такой Лео. О господи!

Я проговорила тридцать минут без остановки, и он смотрит на меня, слегка приоткрыв рот.

— И с какой стати ты пригласила меня на кофе, чтобы все это выложить? Нужно было встретиться в баре за рюмкой! Вот дела!

Я мягко улыбаюсь.

— Я временно в завязке. Если я сейчас начну пить, то определенно сопьюсь.

— Вот дела. Если я скажу «ни хрена себе», это будет преуменьшение века. И что ты собираешься делать?

Я вздыхаю.

— Пока сама не знаю. — И я начинаю пересказывать ему собственные мысли и домыслы.

Он кивает.

— Я не оправдываю ложь, Мордуленция, но если подумать, то я могу понять его желание начать с чистого листа и посмотреть, как у вас пойдут дела. Не знаю, правильно ли это, и, уж конечно, нечестно, но я представляю себе ход его мыслей.

Я киваю, покусывая щеку.

— Мне это не нравится, но в то же время, что греха таить, нам вправду хорошо вместе. Хуже всего: ведь если бы он сразу представился как Лео, я ведь наверняка позволила бы ему объясниться, выслушала бы… — Я хмурюсь. — Скорее всего.

Лэндон задумчиво кивает.

— Но он же не был в этом уверен. И он полгода пролежал на больничной койке, понимая, что, кроме тебя, он никого не любит и не полюбит. Для него, как видно, и вправду много значило, примешь ли ты его обратно в свою жизнь. — Он поднимает руки. — Это я просто изображаю адвоката дьявола.