Навеки твой, Лео - [38]

Но слова Лэндона о том, что я берегла себя, не выходят у меня из головы. Так ли это? Потому что в глубине души я понимаю, что говорила неправду, отрицая это. Давным-давно я дала обещание, и, хотя этот человек ушел из моей жизни навсегда, про себя я всегда знала, что если в кого-то влюблюсь, то только в человека, который каким-то образом напомнит мне Лео.

Во вторник вечером я делаю несколько партий печенья с шоколадной крошкой, отношу одну миссис Дженнер, а другую — Морису. Несколько минут болтаю с каждым из них, а потом иду к автобусной остановке, чтобы отправиться к мистеру Куперу. Он, как обычно, сидит на крыльце, ждет, пока я подойду, улыбается и крепко обнимает меня.

— Эвелин, — говорит он, жестом предлагая занять мое всегдашнее место на верандных качелях, а сам усаживается в кресло с подушкой. Вечер прохладный, поэтому я остаюсь в куртке, а мистер Купер предлагает мне плед, чтобы укрыть ноги. Его ноги тоже укутаны одеялом.

— Как поживаете? — с улыбкой спрашиваю я, кладу печенье на столик рядом с качелями и снимаю фольгу с тарелки.

Мистер Купер тепло улыбается.

— Лучше некуда. У меня в гостях красивая девушка, а на столе — домашнее печенье.

— Так угощайтесь. — Я указываю на тарелку, и он сразу цапает штучку. Я следую его примеру.

Через минуту он говорит:

— А у тебя что нового, мисс Эвелин?

Я заканчиваю жевать, прежде чем ответить, и мне немного неловко.

— У меня кое-кто появился, — тихо говорю я.

У него удивленный вид, наверное, потому, что за все годы нашего знакомства речь никогда не заходила о каких-либо моих парнях. Но он тут же расплывается в улыбке:

— И кто этот счастливчик?

— Его зовут Джейк. Он руководит компанией, которая занимается рентгеновскими технологиями. — Я машу рукой в знак того, что не разбираюсь в таких вещах. — Он… хороший, умный и красивый… — Я краснею, опускаю глаза и внезапно окончательно смущаюсь.

Но мистер Купер все еще улыбается, пристально наблюдая за мной.

— Что ж, Эвелин, полагаю, что ты влюблена.

— Ой! — Я мотаю головой. — Нет, это длится совсем недолго. Мы практически только-только познакомились.

Он изучает меня секунду и нежно улыбается.

— Когда я впервые увидел Мэри, я сразу понял, что она для меня единственная. И ни на секунду в этом не усомнился в последующие сорок три года.

Я с грустью смотрю на него, мое сердце сжимается. Я знаю, что смерть жены все еще тяжелая для него тема, хотя прошло уже немало лет с тех пор, как он потерял ее.

— А он понимает, что получил в твоем лице, Эвелин?

Я не уверена, что хорошо поняла, что он имеет в виду, но отвечаю:

— Кажется, я ему тоже очень нравлюсь. Он заставляет меня почувствовать себя… особенной. — Я снова краснею. Странно говорить о своей личной жизни с человеком, которого считаю кем-то вроде дедушки.

— Понятно. А ты и есть особенная. Я понял это, когда в первый раз увидел, как ты терпеливо играла во дворе с этими двумя чертенятами. — Он смеется. — А потом сидела одна на крыльце, грустная, но с высоко поднятой головой, я знал, что тебе трудно, но ты была такой храброй.

Я опускаю глаза, вспоминая те дни.

— Я никогда не была храброй, мистер Купер. В детстве я всего боялась, и потом, в подростковом возрасте, тоже. Все время боялась, — шепотом добавляю я.

— Я знаю, Эвелин. Но это не мешало тебе быть доброй ко всем, кого ты знала, в том числе ко мне. Это не мешало тебе посидеть со стариком на крыльце и просто поболтать с ним пару минут, потому что ты видела, что это вызывает у меня улыбку. Это не мешало тебе летом приносить мне стакан воды, когда я косил газон. Даже сейчас — ты думаешь, я не знаю, как тебе трудно подойти к этому дому? — Он кивает на мой бывший приемный дом. — Или сколько времени у тебя уходит на то, чтобы привезти мне тарелку печенья?

Я смотрю на старика.

— Мне нравится привозить вам печенье, мистер Купер. Нравится вас навещать.

— Ну, вот видишь. — Он улыбается.

Я снова опускаю глаза, смущенно изучая свои ногти. Он продолжает:

— А знаешь, почему я зову тебя Эвелин, а не Эви, как все остальные? — спрашивает он.

Я отрицательно качаю головой. Я просто думала, что ему так больше нравится, потому что он из поколения, привыкшего к более формальному обращению, и предпочитает полное имя фамильярной кличке.

Он секунду молчит, явно собираясь с мыслями.

— Я не хочу говорить о чем-то личном, Эвелин, потому что мы никогда не обсуждали обстоятельств, которые когда-то привели тебя в этот приемный дом по соседству. Но я знаю, что не могу сказать ничего хорошего о твоей матери, которая оставила тебя там и никогда больше не появилась в твоей жизни. Я полагаю, ты тоже не можешь.

Я молчу. Конечно, он прав.

— Но твоя мать сделала по крайней мере две правильные вещи. Она дала тебе жизнь, и она дала тебе имя, подходящее для леди. И ты, Эвелин, оправдала его — ты самая настоящая леди. Будь уверена, твой друг-джентльмен в этом разбирается. — Он улыбается, а я смахиваю слезы и, отвернувшись, с улыбкой говорю:

— Раз уж дошло до комплиментов, я тоже кое в чем вам признаюсь.

Я собираюсь с мыслями, становлюсь серьезной и говорю:

— В моей жизни никогда не было большой любви. Скорее, все было наоборот. Но, что бы со мной ни происходило, я знала, что есть по меньшей мере один человек, который добр ко мне и с которым я чувствовала себя полноценной личностью. Когда я жила здесь, — я киваю на соседний дом, — этим человеком были вы. Вы были добры ко мне и даже не представляете, что это для меня значило. Спасибо.