Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [60]

Чтобы выиграть время, я достал трубку и стал тщательно ее набивать, являя собой глубокую задумчивость и осознание важности момента. Инна Сергеевна не торопила меня, хотя мы работали вместе так долго, что она знала наперед все мои нехитрые уловки. Где-то грозили остановиться ротационные машины, ненасытные линотипы вытаскивали из расплавленного свинца последние буквы, совсем близко, за стеной, надрывалась междугородка – типография требовала немедленных решений, счет, как всегда, шел на минуты. Но здесь, в маленьком уютном кабинете, царили мир и тишина. Островок покоя в бурном море журнальной периодики, созданный на этот миг специально для меня волей моего главного редактора… Рука, потянувшаяся было к соблазнительному саксофону, мягко прошлась по клавишам органа. Да, мне есть что предложить вместо слетевшего материала. Более того, я сам шел с просьбой выручить меня из очень неприятной ситуации, в которую попал по собственной вине. Одним словом, я рассказал Инне Сергеевне правду, только правду, не обременяя ее всей правдой.

Конечно, счастье не в награде за доблесть, а в самой доблести – и этот латинизм, созданный Барухом Спинозой, отражает мудрость, накопленную человечеством. Мне же дополнительно досталось: отпущение грехов, санкция на печатание лебедевского опуса «ин тото», директива немедленно самолично заняться полушарной асимметрией и позволение отправиться в Гагру на симпозиум. Такой день всякий римлянин отметил бы белым камешком. Я тоже подумывал о рюмке коньяка. Так дернул же черт, уходя, полюбопытствовать, чей материал освободил позарез нужное мне место на полосе!

– Танин, конечно, – сказала Инна Сергеевна, посмотрев на меня с таким искренним изумлением, что я не нашел что сказать и покинул ее кабинет в состоянии, которое боксеры именуют словечком «грогги».

«Эррарэ хуманум эст». Дураком я, видно, родился, им и умру. Ничего я в этих женщинах не понимал и понимать не буду. То из-за сущего пустяка тысяча разговоров, а то вдруг вот так, без мысли о последствиях и заботы о настоящем, – на тебе полторы журнальные полосы с собственного плеча! Чувство благодарности переполняло меня, и я понял, что отмечать удачу сегодня вечером у меня нет оснований.

История эта, странно начавшись, получила не менее странное продолжение. Шел уже январь. Я успел довольно капитально подковаться в вопросах полушарной асимметрии, два ящика стола были полностью завалены вырезками и выписками, и, что еще хуже, запас свободных магнитофонных кассет подходил к концу. Подобное всегда случалось и прежде: естественным путем приближался момент, когда тянуть дальше становилось невозможным уже чисто технически, хотя внешне это выглядело так, будто понукания главного редактора заставили меня наконец-то сесть за пишущую машинку.

На этот раз, надо сказать, сама тема стала необычным и странным образом заполнять все мои мысли. Я постоянно прислушивался к работе своих полушарий, стараясь уловить, когда включается одно и когда вступает в игру другое. Я научился даже в какой-то мере управлять ими. Стоило каким-нибудь образом впасть в радостное, спокойное настроение, и сразу левая половина моего мозга с благодарностью начинала решать логические головоломки, которыми изобилует редакционная жизнь. Но и в мрачном, подавленном состоянии духа я тоже видел свои плюсы: в эти, увы, нередкие минуты я умудрялся порой постичь многое, неподвластное логике – истинные мотивы поступков друзей и знакомых, собственные неясные душевные порывы и даже обычно сокрытые от меня мысли верной Джули просветлялись в моем правополушарном сознании. Все, что происходило со мной и с другими, постепенно превращалось в иллюстрации к право-левой теме, а сам я становился «субъектом постигающим», обязательным героем научно-художественной литературы: «что» и «почему» – эти два кита все дальше уплывали от меня в безбрежный океан научпопа, но зато третий упорно загонял ладью моей мысли в бухту проникновения во внутренний механизм происходящего. А попросту мне все интереснее становилось узнать, как работают обе половины мозга и как это можно постичь и понять.

И тут зазвонил телефон.

– Ра-азрешите на-апомнить ва-ам, – произнес приятный и чем-то знакомый женский голос, – что ва-ас ждут в Га-а-агре в эту среду. Рейс 983 до Сухуми. Билеты заака-аза-азаны всем уча-аст-никам центра-ализова-анно. Свой вы можете купить в любой ка-ассе А-а-эрофлота сегодня и за-автра. На ва-аше имя, место «два Боря».

– Спасибо большое, – растерянно произнес я, потому что почти забыл о приглашении таинственного Лебедева, который, кстати сказать, не давал о себе знать все эти месяцы. – Вы не знаете, буду ли я иметь удовольствие видеть на симпозиуме Кирилла Ефремовича?

Но вопрос свой я заканчивал уже под аккомпанемент коротких гудков. Очевидно, в лебедевской конторе девушки ничуть не вежливее наших редакционных. Тем больше оснований преподать им маленький урок.

«Ни дня без строчки» – этот девиз я всегда понимал в том смысле, что надо записывать в настольный дневник все события дня, иначе потом все забудется и перепутается. Полистав его, я нашел номер телефона, по которому месяца четыре назад, следуя лебедевским указаниям, подтвердил свое согласие прибыть в Гагру.