Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [28]

Сергей Михайлович Эйзенштейн в двадцатые годы прошлого века мечтал построить мост между кино и наукой – он хотел объяснить с помощью киноискусства главный труд всей жизни Карла Маркса, его «Капитал». Тогда он не был понят, еще менее желание это отвечает духу сегодняшнего времени. Его фильм «Октябрь», о котором шла речь ранее, был построен на той же идее – использовать зрительные образы, определенным путем организованные и выстроенные, для того чтобы сделать понятными людям сложные положения социальных наук.

Эскимосский язык, о котором тоже уже говорилось, действительно содержит 47 слов для обозначения различных видов снега, но при этом ни одного, означающего просто снег как таковой. Язык эскимосов конкретен, он лишен абстрагирования, и в этом величайшее различие между архаичным и современным мышлением. Например, люди той, прежней (я не тороплюсь назвать ее отсталой) культуры, не воспринимают нашу арифметику – им невдомек, как можно суммировать предметы, складывая животных и людей.

Кино и телевидение разбудили древнее умение, спящее в каждом из нас, мыслить конкретными образами. Ведь невозможно изобразить на экране «снег вообще», только сугубо конкретный – грязный или белый, пушистый или слежавшийся, чистый или пропитавшийся кровью. Кино и телевидение, таким образом, вернули нас к символам, стоящим за словами языка, к их первородному конкретному значению. В своей знаменитой книге «Ответный удар» Герберт Маршалл Маклюэн писал, что триумф кинематографии, ставшей главным искусством наших дней, отбросил человечество на 3000 лет назад к дословесному языку звуковых и зрительных метафор.

«Метафора – это не просто один из тропов, приемов литературного языка, особое риторическое орудие, используемое для общения и убеждения. Напротив, метафора – это универсальное свойство людской ментальности, позволяющее нам постигать самих себя и окружающий мир, перенося знания, полученные в одной области, в другие. Поразительная вездесущность метафор в языке, мышлении, науке, юриспруденции, искусстве, мифологии и культуре убеждает нас, что метафора – непременная составная часть нашей жизни. Очень во многом человеческие познавательные способности и возможности определяются естественным рефлексом думать метафорически», – писал Рэймонд Гиббс в книге «Поэтика мысли».

Если прибегнуть еще к одной метафоре, можно сказать, что текст настоящей главы – это путешествие в прошлое: во всех предыдущих главах в обязательном порядке присутствовали зрительные образы, иллюстрирующие ту или иную мысль. Чаще всего это были гравюры Маурица Эшера. Особый интерес в данный момент представляет собой его работа «День и ночь». Она стала лучшей иллюстрацией – и лучшим объяснением – совершенно новой и весьма продуктивной научной идеи «черно-белой» симметрии, или «антисимметрии», предложенной нашим знаменитым кристаллографом академиком Алексеем Шубниковым. С 1935 года Эшер был знаком со многими кристаллографами, которые не могли не видеть связь между создаваемыми им мозаиками и структурой естественных кристаллов – предмета изучения их науки. Но лишь в 1960 году сын Эшера Джордж, который едва ли случайно увлекся кристаллографией, унаследовав от отца любовь к мозаикам, убедил его выставить эту гравюру на V конгрессе Союза кристаллографов, проходившем в Кембридже. Успех гравюры у делегатов конгресса был гигантским – ученые признавались, что им не под силу было бы выразить смысл новой теории с такой наглядностью, не говоря уж о чисто художественных достоинствах «Дня и ночи».

Вот отрывок из книги его биографа Бруно Эрнста «Волшебное зеркало М. К. Эшера»:

«Задача художника состоит в том, чтобы придать особую, свойственную лишь ему одному форму всему, что оказалось в поле его зрения, так, что вещи, невыразимые для него в словах, описываются языком живописи. У Маурица Эшера это вращалось вокруг правильного разбиения пространства, структуры и того неисчерпаемого восторга, который дает изображение объемных предметов на плоской поверхности листа бумаги или холста картины. Он не был способен выразить в словах эти идеи, но вне всякого сомнения ему удавалось отобразить их в своих гравюрах. Его работы в большой степени рассудочны, ибо они есть зрительное выражение интеллектуального процесса понимания, правда, всегда соединенного с радостью от постижения нового».

Тут самое время напомнить, как удивительно наглядно была продемонстрирована гравюрой Эшера «Лента Мёбиуса» идея односторонней геометрической поверхности, геометрическая идея, чрезвычайно трудная для восприятия, противоречащая здравому смыслу и нашему ежедневному опыту и практически невыразимая словесно.

Корнелиус ван Рузвельт, который подарил свою коллекцию работ Эшера американской Национальной галерее, в семидесятые годы прошлого века был единственным источником эшеровских работ для иллюстрирования моих писаний в журнале «Знание – сила»[1], которые тогда иным путем в Советском Союзе добыть было невозможно. Он более двадцати лет был знаком с художником лично и понимал его лучше многих. Вот что он писал: «Эшер подходит к проблеме зрительной перспективы с необычной позиции: он воображает, будто его глаз способен видеть предмет с нескольких направлений одновременно». Стоит лишь повнимательнее вглядеться в работы Эшера, чтобы увидеть, насколько прав был Рузвельт. А также насколько изобретательно художник использовал в своей работе концепцию начертательной геометрии.