Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [22]
«Невразумительная тарабарщина» – это и есть язык, используемый учеными ради своего удобства, чтобы облегчить общение с ближайшими коллегами. Но в то же время именно она делает почти невозможными их контакты не только с простыми людьми, но также и между самими учеными – например, биологи с трудом могут понять язык, используемый математиками. Вспомните историю отечественных биолого-математических школ, рассказанную в предыдущей главе.
Язык – это социальное творение. Он вбирает в себя опыт многих людей прошлого и настоящего и предназначен прежде всего для того, чтобы обсуждать наши ежедневные нужды и находить способы их удовлетворения. Обычный человеческий язык никоим образом не создавался для обслуживания углубленных исследований и формулирования теоретических концепций. И тем не менее большую часть своей жизни ученые думают, учатся и общаются на обычном языке. Таким образом, наш обычный язык – обязательное орудие, без которого науке не обойтись. Орудие это мощное и универсальное, хотя и весьма несовершенное.
Вот одно высказывание как раз на эту тему: «Одно из несовершенств обычного языка с точки зрения ученых, вероятно, самое очевидное, это его неполнота. Например, нет никаких обычных слов для обозначения большинства важнейших понятий квантовой теории, таких как линейная комбинация волновых функций или описание сложных систем с помощью произведения тензоров. Конечно, мы используем некоторый внутренний жаргон – в данных случаях это слова «суперпозиция» и «запутанность», – но слова эти мало что говорят непосвященным, а их буквальное значение вдобавок способно лишь вызвать недоумение и привести к путанице в умах. Все это создает культурные барьеры и способствует балканизации знания».
Эти слова в статье д-ра Фрэнка Вильчека из Массачусетского технологического института я усмотрел в журнале «Nature» (2001). Статья появилась под новой рубрикой «Слова», введенной в журнале, что само по себе симптоматично и во всяком случае имеет прямое отношение к теме нашего разговора. Мы обсудим эту частность чуть позже, а пока я хочу только, чтобы читатель отметил, что сам д-р Вильчек использовал специальный термин «балканизация знаний», не являющийся широко употребительным, который он с точки зрения ясности изложения без потери его точности вполне мог бы заменить выражениями «обособленность знания» или, скажем, «отгороженность науки».
Теперь я хочу развить мысль Вильчека о внутреннем жаргоне и предложить другой, упрощенный пример.
Физик не может и шагу ступить в своей работе без слова «электрон». Это специальный термин, ясный для всех его коллег и всеми ими одинаково понимаемый. Физику нет нужды каждый раз оговаривать, что «электрон – это наименьшая единица материи, содержащая отрицательный электрический заряд». В противном случае ему пришлось бы добавлять, что «материя – это то, из чего состоят все физические тела», что «отрицательный электрический заряд» возникает на шелке, который потрут о стекло, в то время как «положительный заряд появится на стекле», что «электричество – это форма энергии, которая может быть использована для получения тепла, света, механической силы и химических изменений», что «энергия – это способность производить работу», а работа, в свою очередь – и так далее, практически до бесконечности.
Получается, как видите, что специальные термины и включающие их специальные языки науки – вовсе не каприз, а насущная необходимость для научного сообщества. И это тем более верно, чем глубже проникает в тайны Природы исследователь в своей области знаний.
Предположим, что объект анализа научного журналиста – автомобиль. Тогда практически все термины, которые ему придется употреблять, будут из нашего повседневного лексикона – руль, колеса, скорость, тормоза, цена и так далее. Но если он углубится в детали и станет интересоваться не автомобилем вообще, а только его двигателем, то сразу же столкнется с необходимостью прибегнуть к множеству специальных терминов – двигатель внутреннего сгорания, дизельный, двигатель Ванкеля, электрический двигатель. Еще дальше, если выбрать только дизельный двигатель, то придется иметь дело с соплами, регуляторами низкого давления, системами впрыска топлива. Если же предмет анализа эти самые системы впрыска, то тут уже речь пойдет о специальных типах материалов, из которых они изготавливаются, об их особых свойствах и характеристиках – и все это будут специальные термины, абсолютно ничего не говорящие обычному владельцу автомобиля, не говоря уж о пешеходе.
Однако начав говорить о двух разных языках – науки и обычном, мы чуть забежали вперед. Сначала следовало бы обсудить проблему языка как такового, как особой конструкции, созданной в процессе эволюционного развития человечества, – естественно, лишь с наших узких позиций, только применительно к выбранной теме. Логично предположить, что язык эволюционировал параллельно эволюции людей, которые им пользовались. Но не осталось никаких окаменелостей или следов в янтаре, которые засвидетельствовали бы, как шел этот процесс. Кажется, нет никаких иных путей заглянуть в прошлое и проследить становление языка. В то же время, с тех пор как учение Дарвина приобрело популярность в обществе, не было недостатка в псевдонаучных спекуляциях на тему о «борьбе» и «соревновании» между словами, о проигравших в этой борьбе словах, забытых людьми в результате «внутриязыковой эволюции», о сильных и слабых словах, о выживании грамматических правил и так далее. Поэтому в 1866 году Парижское общество лингвистики запретило все исследования в области эволюции языка как пустое времяпровождение и пустословие. Не исключено, что в самое ближайшее время оно вынуждено будет пересмотреть свое слишком уж категоричное решение. Совсем недавно исследования эти вернули себе былую респектабельность. Раз в два года проводятся международные конференции, появляются статьи и даже книги, посвященные эволюции языка. В результате ученые стали лучше понимать этот феномен – человеческий язык.
