Научная фантастика - [3]

— Ну, еще неизвестно, во что они на нас смотрят. Небось, даже потешаются над нами, — отозвался кто-то из коллег-испытателей, а я подытожил:

— Это тоже лучше проверить, попутно с испытанием нашей аппаратуры. Иначе дело кислое.

А дело пошло, в общем, весело, то есть в привычном для космонавта-испытателя стиле. Конечно, сначала — скорое и не особенно веселое прощание с близкими. Но и они как будто уже попривыкли, потому что, так или иначе, ты каждый раз возвращаешься, — они ведь никогда не знают, какая именно модель космолета проходит испытания. К счастью, меня эта неприятная процедура не касалась: людей, с которыми надо специально прощаться, у меня почти нет. Потом — детальное изучение трансляторной аппаратуры, обычные и вновь придуманные тренировки, медитация по образцу древних сектантов, которые таким образом якобы сливались с вечностью, что очень хорошо помогает полной душевной концентрации, и не менее древние прыжки с парашютом, о которых мы давным-давно забыли. Хотя, как нас уверяли, полет сквозь время походил на падение, но без парашюта. Откуда им это было известно, когда ни один из них не летал сквозь время и не падал с парашютом, — это их секрет, но сравнение оказалось довольно удачным.

Первым полетел Тюнин, потому что первым дал согласие. На шесть месяцев вперед. Как говорится, взмыл в небытие на крыльях удара по времени в миллиарды вольт. Через шесть месяцев он объявился в центре полигона, ошеломленный, глуповато ухмыляющийся, но чудеснейшим образом воскресший.

Переброска осуществлялась вертикально, но так как время все же неотделимо от пространства, то получалось известное смещение. Для краткого полета полигона хватало: пятьдесят квадратных километров пустыни. Однако где приземлится хрононавт, улетевший на сто лет вперед, никто не знал, хотя, как и полагалось по правилам, была разработана добрая сотня сценариев. Теперь-то предстояло выяснить, так ли неумолим принцип неопределенности или при этом типе движения все же существует известная коррелятивная связь между временем и пространством. А это можно было проверить, только выстреливая людей в будущее.

Я полетел вторым, тоже на шесть месяцев. С недельными интервалами после меня вылетели Крейтон, Мегов, Мельконян, Финци. Целый год мы провожали и встречали друг друга без осечки в разных концах полигона. Наши впечатления совпадали почти полностью. Мы действительно будто падали с нераскрывшимся парашютом, чувствовал и ускорение, разве что не свистел навстречу сгустившийся воздух в темном туннеле, стены которого далеко и бледно светились смутно различимыми цветами радуги. Видимо, это было нечто вроде эффекта Допплера на временно-пространственном фоне Вселенной. Я назвал бы это падение иначе — туннель как будто всасывает пилота с силой, мощность которой невозможно определить, и легко выплевывает в другом конце в определенное время. Падаешь шесть секунд, и ни мозг, ни чувства не прекращают нормальной работы в эти секунды, которые уносят тебя на шесть месяцев вперед. В последнюю миллионную частицу шестой секунды парадоксальное движение, по-видимому, превращалось в движение обыкновенное, но удар был таким коротким, что затухал в металлической поверхности скафандра. Он ощущался как электрический удар ничтожного напряжения. Сумасшедшие ощущения налетают потом. Сами подумайте: считаешь в уме от двадцати одного до двадцати семи, а посмотрев на циферблат хронометра, видишь, что прошло шесть месяцев.

После того, как вся группа хрононавтов слетала в будущее, мы начали изводить ученых. Поддавшись нашему бурному нетерпению, они решили отмахнуться от некоторых немаловажных соображений. Несмотря на круглосуточные исследования, никто еще как следует не знал, что происходит в наших организмах во время полета. Шестимесячные и восьмимесячные пробные прыжки не оставляли заметных следов в организмах людей вроде нас, привыкших ко всяким испытаниям. Просто необходимо проверить, настаивал Тюнин, все так же напирая на свою немножко показную готовность к самопожертвованию. Просто необходимо! И упрямо развивал элементарнейшую гипотезу безопасности полета: человечество давно умиротворилось и поумнело, и не может быть, чтобы оно за следующие сто лет успело каким-нибудь неблагоразумным образом покончить с собой. Прогнозы о положении нашей планеты в солнечной системе тоже не предвещают катаклизмов, способ приземления безопасный… Так что, твердил Тюнин, пусть даже наши внуки отказались от этого способа передвижения и вернуть меня некому, если случайно не угожу в жерло вулкана, то через сто лет буду спокойно ждать старости, вам же легче будет.

И он полетел. С музыкой, криками „ура“ и полным карманом посланий к правнукам. Теоретики вычислили: если сто двадцать минут полета на сто лет вперед равняются стольким же минутам субъективного времени, Тюнин приземлится в будущем моложе тех, кому придется отправлять его обратно. А если его не смогут вернуть, то Тюнины-младшие, близнецы, которые только-только начали ходить, через сто лет глубокими старцами выйдут встречать отца и будут дивиться, что ему всего тридцать шесть лет. На всякий случай точно на сто двадцатой минуте после колоссального взрыва, потрясшего окрестности, мы инсценировали его встречу. Вышли на полигон опять-таки с криками „ура“ и с музыкой, в коротких штанишках и с плакатами вроде „Добро пожаловать, прадедка!“ „Как насчет простаты?“ и прочее в том же духе. Не скажу, чтобы было особенно весело, хотя мы орали до хрипоты. Перед лицом неизвестности — а уж большей неизвестности и вообразить нельзя! — праздник как-то не получился.