Наташа Кампуш. 3096 дней - [63]

Так он поступал несколько раз — выпихивал меня голышом за порог дома и говорил: «Ну, беги! Посмотрим, как далеко ты уйдешь!» С каждым разом внешний мир становился все более угрожающим. Я угодила в эпицентр конфликта между желанием познакомиться с ним и страхом совершить этот шаг. Месяцами я молила о возможности ненадолго оказаться на свободе, но постоянно слышала в ответ: «Чего ты хочешь? Ты ничего не теряешь, ведь снаружи точно так же, как и здесь, внутри. Кроме того, оказавшись там, ты закричишь, и я должен буду тебя убить».

Он колебался между болезненной паранойей, страхом, что его преступление будет раскрыто, и мечтой о нормальной жизни, которая предполагала неизбежные выходы во внешний мир. Он попал в замкнутый круг, и чем больше чувствовал себя зажатым в угол собственными мыслями, тем больше его агрессия оборачивалась против меня. Как и раньше, он делал ставку на смесь психологического и физического насилия, беспощадно растаптывая последние остатки моего собственного достоинства и постоянно вдалбливая мне: «Ты — ничтожество, ты должна быть благодарна, что я тебя взял. Больше ты никому не нужна!» Он рассказывал, что мои родители в тюрьме, а в старой квартире больше никто не живет. «И куда ты денешься, если убежишь? Там ты никому не нужна. Потом раскаешься и приползешь ко мне на коленях». Кроме того, настойчиво повторял, что убьет любого, кто случайно станет свидетелем моей попытки к бегству. Первыми жертвами, объяснял он, возможно, станут соседи. Я же не хочу взять на себя за это ответственность? Или..?

Он имел в виду своих родственников в доме по соседству. С тех пор, как я изредка плавала в их бассейне, я чувствовала что-то вроде своеобразной связи с ними. Как будто это они позволили мне вырваться на свободу из будней дома. Я их никогда не видела, но вечером, находясь наверху в доме, я иногда слышала, как они зовут своих кошек. Голоса звучали дружелюбно и обеспокоенно. Как голоса людей, с любовью ухаживающих за теми, кого приручили. Приклопил старался минимизировать контакт с ними. Изредка они приносили ему пирог или сувенир, привезенный из отпуска. Как-то раз я была в доме в тот момент, когда позвонили в дверь, и быстро спряталась в гараже. Я слышала их голоса, пока они стояли с Похитителем возле дверей, передавая ему что-то, сделанное собственными руками. Такие угощения он тот час же выкидывал — из обостренного чувства брезгливости он ни разу не съел ни кусочка.

* * *

Когда он впервые взял меня с собой, я не ощутила духа свободы. А как я радовалась долгожданной возможности покинуть тюрьму! Сейчас же я сидела на переднем сиденье, парализованная страхом. Похититель дал инструкции, что отвечать, если меня вдруг кто-нибудь узнает: «Сначала веди себя так, как будто не понимаешь, о чем речь. Если это не поможет, скажи: „Нет, это ошибка“. А если тебя спросят, кто ты, отвечай, что моя племянница». Наташи давно уже не было в помине. После этого он завел машину и выехал из гаража.

Мы ехали по Штрасхофу вдоль Гейнештрассе: палисадники, живые изгороди, за ними дома. Улица была пуста. Мое сердце билось где-то в горле. Первый раз за все семь лет я покинула дом Похитителя. Я ехала по миру, который я знала только по моим воспоминаниям и коротким видеофильмам, когда-то записанным Похитителем для меня. Мелькали пейзажи, характерные для Штрасхофа, редкие прохожие. Когда он повернул на главную улицу и влился в поток движущихся машин, я краем глаза заметила мужчину, идущего по тротуару. Он шагал размеренно, без остановок, без лишних движений, как игрушечный робот, который заводится поворотом большого ключа в спине.

Все, что я видела, выглядело нереальным. И как в тот первый раз, когда я, двенадцатилетняя, стояла в ночном саду, меня охватило сомнение в существовании всех этих людей; так обыденно и равнодушно передвигавшихся по местности, знакомой мне, но ставшей абсолютно чужой. Яркий свет, в котором все купалось, казался льющимся из огромного прожектора. В этот момент я была уверена, что все это подстроено Похитителем. Это было съемочной площадкой, его большим «Шоу Труман»,[43] где все люди — статисты, а мир — одна большая инсценировка, созданные для того, чтобы ввести меня в заблуждение, будто я на свободе. В то время как я остаюсь заключенной, просто в более просторной камере. То, что это была моя собственная психологическая тюрьма, в которой я томилась, я поняла несколько позже.

Мы покинули Штрасхоф, проехали по сельской местности и остановились в небольшом леске. Я могла ненадолго выйти из машины. Воздух пряно пах деревом, по сухой сосновой хвое скользили солнечные зайчики. Я опустилась на колени и осторожно прижала ладонь к земле. Иголки кусались, оставляя красные точки на подушечках пальцев. Пройдя несколько шагов, я прислонилась лбом к стволу дерева. Потрескавшаяся кора нагрелась от солнца и издавала сильный запах смолы. Так же, как деревья моего детства.

На обратном пути никто не сказал ни слова. Похититель выпустил меня из машины в гараже и запер в застенке, а я почувствовала, как во мне поднимается глубокая тоска. Я так долго радовалась встрече с внешним миром, раскрашивая ощущения, которые испытаю, самыми яркими красками. И теперь, оказавшись в нем, чувствовала себя в иллюзорном мире. Моей реальностью были березовые обои в кухне, привычная для меня среда, в которой я знала, как себя вести. Здесь, снаружи, я растерянно топталась на месте, как будто попала в другой мир.