Наступление продолжается - [5]

На том и договорились.

Будучи в батальоне, Ракитин, выбирая место, откуда можно получше рассмотреть позиции противника, прошел в далеко выдвинутый вперед окопчик. Там сидели два солдата: молодой, почти совсем мальчишка, наверное двадцать пятого года, и старый, с густыми вислыми усами, тронутыми сединой. Старик, как только увидел Ракитина, спросил: «Что же теперь нам, товарищ подполковник?» — «Как что? Воевать!» — ответил Ракитин. «Я не про то, — солдат, видимо, подумал, что подполковник не понял вопроса. — Знамя, говорят, забрали?» — «Это неизвестно…» — и Ракитин замялся. Верные слова сказал Себежко: зачем от солдата правду прятать? Чем позднее узнается горькая правда, тем тяжелее она. «Нет с нами знамени», — признался Ракитин. «Понятно, — вздохнул усатый. — Нам что, все одно — воевать… — добавил: — Конечно, лучше прежнего». В этих словах старого солдата Ракитин почувствовал то, чего, может быть, и не было в них: скрытый упрек себе. И в который уже раз за последние часы спросил себя: «Разве я ночью сделал что-нибудь неправильно?» Нет, он по-прежнему не мог найти в своих действиях никакого просчета. Но сейчас, после разговора с солдатом, он чувствовал себя еще более виноватым перед ним и перед всем полком.

Всю ночь Ракитин ни на минуту не мог сомкнуть глаз, ждал какого-то чуда. Но чуда нет… «Нам все одно», — сказал старик солдат. Нет, и солдату тому не все равно…

«Чем перед людьми оправдаешься? — жестко спросил себя Ракитин. — Ведь не для одного тебя утрата знамени может стать утратой полковой семьи, доброго имени, партийного билета, чести. Кто это сказал: «Если ты потерял честь — добейся славы, и ты вернешь ее, но если ты потерял мужество — ты потерял все»? Эти слова напомнил ему сегодня на рассвете в домике лесника Себежко, перед тем как они разошлись по батальонам. Замполиту не легче. Да и другим. «Добейся славы…» Но дадут ли возможность в деле оправдать себя?

«Да что раньше времени над собой суд чинишь? — попытался ободрить себя Ракитин. — Все равно дальше фронта не пошлют. Да и сочтут ли нас виноватыми? Действовали-то правильно? К тому же полк не на последнем счету… Все это так, но знамени нет! И по-разному это объяснить можно. Может быть, уже сейчас решается наша судьба?»

Внутренне дрогнув, Ракитин поглядел на молчаливый зеленый ящичек телефона, перенесенный сюда из дома лесника и теперь стоящий рядом с ним на земляной ступеньке.

Ночью, набравшись духа, он позвонил полковнику Холоду и доложил обо всем. Тот, выслушав, помолчал несколько секунд. Ракитину подумалось: так не может вымолвить ни слова внезапно оглушенный человек. Потом жестким голосом Холод произнес всего три слова: «Закрепляйтесь на рубежах». Но через полчаса Ракитин понял, что это время понадобилось Холоду, чтобы прийти в себя: Холод позвонил ему сам. И уже не тем суховатым голосом, каким обычно говорил с подчиненными, а тем, каким он, бывало, разговаривал с Ракитиным не по службе, сказал: «Я не хотел торопиться. Но ничего не поделаешь. Доложил наверх. — И уже совсем другим, каким-то просящим голосом добавил: — Насчет Алешки проверь еще раз…»

Но так и не нашлось ни единого человека, который мог бы что-нибудь сообщить о лейтенанте Холоде. Надо бы позвонить полковнику. Кстати, доложить, какие боевые порядки в обороне приняты и о том, что противник ведет себя подозрительно тихо. «Как-никак, я пока еще не рядовой штрафбата, а командир полка, — горько усмехнулся Ракитин. — Обязан докладывать… Но что же с нами будет?..»

Ракитин опустил голову. И тотчас поднял ее. В противоположном конце окопчика, у стереотрубы, двое солдат-наблюдателей. Возле них третий — дежурный связист. Не годится им видеть командира полка таким… Ракитин отвернулся, чтобы солдаты не могли рассмотреть его лица.

Резко прозуммерил телефон. Связист потянулся к аппарату, но подполковник уже взял трубку. Взял, и пальцы его дрогнув, крепко сжали ее: он узнал голос Холода.

— Про Алексея — ничего? — спросил Холод. В его далеком голосе угадывалась слабая надежда и затаенная боль.

— Ничего, — вздохнул Ракитин. — Всех спрашивал… Нет.

Наступило молчание. Ракитину казалось, что он слышит, как тяжело дышит Холод. Впрочем, это мог быть и обычный телефонный шум.

Холод помолчал еще, потом сказал:

— Дано распоряжение… начать расследование.

До боли в пальцах стиснув трубку, Ракитин жадно вдохнул воздух, словно ему вдруг не хватило его. Но ведь то, о чем сказал Холод, не неожиданность. Проговорил, стараясь быть спокойным:

— Что ж… Готовиться сдать полк?

— Нет, — ответил Холод. — Совершенствуйте оборону и готовьтесь наступать.

«Но ведь… словно глыба над головой!» — чуть не выкрикнул Ракитин. Однако сдержался. Холод спросил его о положении на участке полка, о том, как ведет себя противник. Ракитин доложил.

— Усильте разведку и наблюдение, — выслушав, распорядился Холод. — И будьте активны. Если можно продвинуться хотя бы на вершок, продвигайтесь. Не позволяйте противнику вообразить, что инициативу взял он. Его успех временный. Не забывайте: главное для нас — вперед.

В этих словах послышалась знакомая Ракитину страстность, которая, когда речь заходила о предстоящем боевом деле, порой прорывалась из-под обычной невозмутимости Холода. Эта страстность, прежде зажигавшая и Ракитина, на этот раз вызвала у него раздражение. И он со вспыхнувшей вдруг обидой на Холода подумал: «Хорошо тебе говорить: вперед да вперед…»