Настроение: со льдом! - [18]

Почему никто не подумал, как мне теперь с этим жить?

– Как ты мог? – вырвалось у меня. – Господи, Виталик, она же совсем ребёнок… Как ты мог?

– Я её люблю. Понимаешь? Я люблю её. Как увидел, так и понял… – Он наконец отступил от меня, и я покачнулась в темноте, лишившись точки опоры. – И я не сделал ничего плохого… ей. Как можно? Она самая прекрасная, самая замечательная. Она ангел, Тома. Её можно только любить и беречь. И я всю свою жизнь буду это делать.

Моя рука поднялась, и обхватила горло, потому что мне трудно было дышать. И я не знала, что с этим сделать и как мне спастись от удушья. Хотелось кричать, а воздуха не хватало даже на банальный вдох. Наверное, в этот момент я была похожа на рыбу с выпученными глазами, которая только таращилась в ужасе в пустоту и хватала ртом воздух, которого не было. Хорошо хоть было темно, и Виталик этого наблюдать не мог. Для него я лишь мрачно молчала, и тогда он снова ко мне шагнул, схватил за плечи и даже притянул к себе в попытке обнять. И лихорадочно зашептал мне на ухо:

– Тома, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Но я ничего не мог сделать. Я виноват, мне не хватило смелости тебе признаться. Я очень тобой дорожу, ты… столько сделала для меня, так поддерживала последний год. Если бы не ты, мне было бы куда труднее. Но она… Ты же знаешь, ты же с ней всю жизнь прожила, ты должна меня понять.

Я стояла, зажмурившись, и горячо дышала в его плечо. Всё, что Виталик говорил, расходилось обжигающими волнами по моему сознанию. А после его слов о том, что я как никто должна его понять, мне захотелось рассмеяться. Даже не истерическим смехом, а тем зловещим неприятным рокочущим звуком из фильмов ужасов.

Я должна понять… должна понять, что Лялька, в отличие от меня, идеал.

Я должна это понять.

– Я постарался поступить честно. Знаю, что получилось плохо. Но я пытался, я не знал, как расстаться с тобой. Чтобы ты меня не возненавидела. Ведь мы… Мы будем общаться дальше.

Конечно, ты же станешь мне родственником. Зятем.

Виталик обречённо выдохнул.

– Ты можешь меня ненавидеть. Имеешь на это полное право, я знаю. Но, пожалуйста, не вини её. Ляля очень переживает. А ей нельзя.

– Что значит – нельзя? – выдавила я из себя. Мой голос прозвучал на удивление хладнокровно. Будто даже звенел. От негодования. Хотя, никакого негодования, злости, я не чувствовала. Мне просто было безумно больно, где-то в районе сердца, словно во мне дыра насквозь. Меня знобило.

Виталик не нашёлся, что мне ответить, или не набрался смелости. Просто повторил:

– Ей нельзя. Волноваться.

И после этого мне нужно было переступить порог родительской квартиры, и, наверное, делать вид, что всё хорошо, что я ничуть не сбита с толка, не расстроена, не чувствую себя преданной, а наоборот, всех на свете люблю. Мне нужно было поступить, как Ляля. Верить в лучшее. А перед глазами туман и в голове полная сумятица. Я поднималась по лестнице на третий этаж, и раза три за это время обернулась на Виталика, который шёл за мной следом. Оборачивалась на него, будто ждала, что вот сейчас я пойму, что всё мною услышанное – это не более, чем неудачная шутка. О какой свадьбе речь? О какой любви? О каком «нельзя волноваться»? Это же Ляля. Ляля, которая, по моим понятиям, ещё долго, если не всю жизнь, будет оставаться наивным, восторженным ребёнком. А Виталик – мой Виталик! – идёт за мной с вымученным видом, напряжённый и виноватый, и пытается объяснить мне, что он этого ребёнка, эту девочку любит и боготворит. Как женщину.

– Смотрите, кого я встретил! – объявил он от порога. Моим же родителям объявил о моём приезде, будто я здесь чужая. И я, словно и правда чужая, остановилась в прихожей, понимая, что больше не могу и шага сделать. Что моё тело отяжелело и стало неповоротливым, и, если колени сейчас подогнутся, я рухну на пол и тогда точно завою от отчаяния и бессилия.

– Тома, ты приехала! Как замечательно! Мы тебя вечером ждали, к ужину. – Мама выглянула из кухни, руки у неё были в муке. Она глянула на меня совершенно спокойно, без всякого намёка на беспокойство или неловкость. Даже улыбнулась, и позвала: – Ляля, Тома приехала!

Я смотрела на мать в упор, ожидая от неё чего-то, хоть какой-то эмоции, что она понимает, насколько я разбита и ошарашена, но мама улыбалась и рассказывала о рыбном пироге по новому рецепту, который взялась печь.

– Ты же любишь рыбу, – сказала она мне. – Я решила тебя побаловать.

Я с трудом сглотнула. Ощущение, что гланды в момент распухли и сдавили горло.

Ляля вышла из комнаты, увидела нас с Виталиком в коридоре, и в первое мгновение замерла в нерешительности. Переглядывалась с женихом, я отлично это видела, смотрела на сестру и глаз не могла оторвать от её лица. Такого прекрасного, такого юного, такого знакомого до каждой черточки. В тот момент я, наверное, впервые подумала о том, что ненавижу её. Ненавижу всей душой, именно за её чистоту, за ту наивную бездушность, с которой она отобрала у меня человека, которым я так дорожила. Присутствие которого в своей жизни так ценила. А Ляльке снова всё досталось просто так, за безумно красивые глаза.