Настроение на завтра - [31]

И все же Старбеев искал другого объяснения. Допускал, что Лоскутов не хотел обострять отношения. Пусть, мол, Старбеев продолжает дело по своему усмотрению. Ведь новый участок уже начал действовать. Старбеев мог бы принять подобный довод, но была серьезная помеха. Упреки в его адрес раздавались часто и прилюдно, а теперь подчеркнутое молчание. Все должно быть откровенно и честно. Давняя дружба давала для этого основания.

И Старбеев ясно вспомнил, как в первые месяцы директорства Лоскутова тот вызвал его в кабинет и, расхаживая вдоль массивного стола, предложил быть начальником механического цеха.

Положение на заводе таково, говорил Лоскутов, что ориентация на сборочные цехи как на главные звенья успеха производства ошибочна. Сердцевина предприятия — механические цехи. Первый и второй. В особенности первый. Его ритмичность и высокое качество определяют конечный результат выпуска изделия. Ставка на сборочные цехи, которые в последнюю неделю сдюжат, сладят, — явление порочное, вредное. Механический цех задает тон, ритм заводу. По нему определяется пульс производства. Жаль, что этого не понимало прежнее руководство. Лоскутов даже не назвал фамилию бывшего директора, словно не хотел задерживать ее в памяти.

— Внимательно приглядываясь к вам, — продолжал Лоскутов, — я думаю, не совершу ошибку, подписав приказ о вашем назначении. Вас явно недооценили. Несправедливо! Вам по плечу большее!

Голос Лоскутова звучал уверенно, и размеренные шаги как бы подтверждали правильность избранного им направления директорской деятельности.

Старбеев тогда заявил, что характер у него, мягко говоря, не сахар и в деле он требователен к себе и к людям. На что Лоскутов хитро ответил: у нас не кондитерская фабрика. А руководитель без характера — лапоть. Ясно? Так что самоотвод не проходит. Лоскутов молча походил по кабинету, а потом искренне добавил: «Мне ведь тоже класть свою голову на плаху не хочется».

С той поры прошло одиннадцать лет. От плахи Лоскутов свою голову уберег. Но другим пришлось поплатиться. Одни того заслужили, иные, не выдержав директорского натиска, без охоты покидали завод.

Многие годы Старбеева считали любимчиком Лоскутова, но вины он своей не видел, потому что держался достойно, не поддакивал. Дела в цехе пошли намного лучше, и Лоскутов был рад, что выдвинул Старбеева.

Главным поводом их размолвки стало выступление Старбеева на отчетно-выборном партийном собрании завода. Он критиковал Лоскутова за кабинетный метод руководства, за поток приказов, в которых повторялись одни и те же вопросы, не получившие надлежащего решения до сих пор. Старбеев напомнил, как часто срываются дни приема директора по личным вопросам. И был удивлен: для этого отведено всего лишь шесть часов в месяц.

При выборах в партком двадцать три коммуниста голосовали против Лоскутова.

Так «любимчик» оказался в опале. И затаенная обида Лоскутова обнажилась в истории с установкой «зубров».

В обеденный перерыв в конторку пришли Мягков и Латышев. Они пошушукались у двери, видимо, не успели договорить о чем-то. Вадим Латышев приблизился к столу и, боясь сбиться с мысли, выпалил:

— Нужного человека нашли. Надо брать. А то упустим.

Старбеев, глянув на Мягкова, понял по выражению его лица, что Вадим докладывает с его согласия, и тот деликатно отступил на второй план: пусть парень проявит чувство хозяина.

— Кого ж мы упустим? — поинтересовался Старбеев.

— Морозова!

— Кроме фамилии, что еще известно?

— Морозов… Танкист. Демобилизован. Вся грудь в значках отличника. Саша работал у нас. Кончил ПТУ. Фрезеровщик. После армии поступал в институт. Не получилось, — торопливо сообщал Вадим. — Встретились мы, поговорили. Я про себя рассказал и про наше дело. И вдруг Морозов говорит: «А меня в свой экипаж примете?»

— В экипаж… Так и сказал? — уточнил Старбеев.

— Факт. Соображает.

— Правильно соображает, — заметил Старбеев.

— Вы сразу уловили.

— А Мягков не уловил?

— Что вы! Юрий Васильевич поддержал. И к вам привел. Мол, докладывай сам. За рекомендацию будешь отвечать.

— Было такое, — улыбчиво сказал Мягков. — Я беседовал с Морозовым. Подходящий парень.

— А повидать его можно?

— Нужно! Он вам понравится, — горячился Вадим.

— Пусть приходит.

— А он здесь! — Вадим кивнул в сторону цеха.

— Все продумали, — заметил Старбеев. — Зови!

Вадим выскочил из конторки.

— Что скажешь, Юра?

— Не знаю, как дальше будет, а сейчас у Вадима праздник. «Я, — говорит, — все время думаю. Мне интересно. Не просто день прошел».

Вошли Вадим и Морозов.

Широкоплечий парень с открытым взглядом смоляных глаз протянул руку, представился:

— Морозов Александр Валентинович.

— Садитесь. Служили в танковых войсках?

— Так точно. Механик.

— Что вас привлекает в нашем деле?

Морозов задумался.

— Если сказать одним словом, то движение. — И он повторил: — Движение.

Старбееву понравился ответ, и ему захотелось услышать, как Морозов разовьет свою мысль. Спросил:

— Что вы вкладываете в это понятие?

— Свою жизнь.

— Точнее.

— Попытаюсь… Я танкист. Служил хорошо. Но честно говоря, больше всего любил тактические учения. Всегда была новая задача. Ее следовало решать, думать… Ваше дело тоже новое. Будут свои учения. Наверное, я не то говорю. Опять на двойку…