Настоящая радуга - [33]

Послышались быстрые шаркающие шаги.

— Вы здесь, профессор?

Сутулый священник с толстой тетрадью в руке стоял и дверях, стараясь разглядеть в полумраке комнаты русского профессора. Профессор сидел на корточках перед шкафом, разложив на расшитом платке толстую пачку пальмовых листьев.

— Здравствуйте, — сказал священник. — Моя фамилия Кольбек. Я прислан полковником Слейденом для того, чтобы составить каталог книг.

— А Форхаммер?

В голосе русского звучала насмешка.

— Профессор Форхаммер занят в Рангуне. Очень занят.

— Вы знаете пали? — спросил Минаев. — Санскрит?

— Нет, упаси бог, — ответил священник. — Я буду копировать заголовки и нумеровать книги. Главное — последовательность и добросовестность.

— Очевидно, мне здесь больше делать нечего?

— Что вы, профессор. Вы вольны разбираться в книгах. Боюсь только, что нам вдвоем здесь будет тесно. Как только я завершу работу, я с удовольствием уступлю вам свое место.

— Ясно, — сказал Минаев. — Я понял.

Потом Кольбек смягчился. Даже попросил Минаева помочь ему, передал приглашение на обед от католического епископа. По пути на обед Минаев заглянул и бывшую спальню королевы. Там суетились столяры, переоборудуя ее в гостиную жены вице-короля Индии лорда Даффрена, которого ждали со дня на день.

Так и проходили жаркие дни в Мандалае. С утра библиотеки, монастыри, разговоры с торговцами, приносившими с базара рукописи, не зная зачастую ни их ценности, ни смысла. Потом заказы переписчикам: наиболее ценные рукописи из больших библиотек следовало скопировать. Не было никакой гарантии, что они сохранятся. И Минаев оказался прав. Некоторые копии, снятые им в Мандалае, сегодня уникальны. Кое-какие рукописи пропали вскоре после отъезда Минаева, а многие сгорели в дни второй мировой войны, когда во время японского наступления был подожжен Мандалайский творец и уничтожена университетская библиотека в Рангуне.

Из привычной уже рутины бирманской жизни Mинаева иногда выпадали необычные дни. Один из них запомнился и был приятен: он побывал в гостях у бывшего королевского библиотекаря. Отыскал его в Мандалае, и тот с радостью согласился побеседовать с ученым. Минаева интересовало, что из рукописей пропало, какие из них он не видел. Высохший старик полдня разговаривал с гостем, писал ему по памяти список книг. Рассказал, что сам видел, как раскрадывали царскую библиотеку. Рядом сидели другие ученые бирманцы, сплевывали красные сгустки бетеля в щели веранды.

На прощание старик обратился к Минаеву с просьбой: «Возьмите, сая, на обучение моего сына. Он дол жен научиться священному языку пали, а сейчас, когда подорваны монастыри и настоящие учителя исчезли, некому это сделать». А через два дня с подобной просьбой обратились и настоятели монастырей: «Оставайтесь, сая. Вы здесь нужны».

Но нужно было уезжать. Деньги кончились, большой ящик был набит рукописями и копиями, две толстых тетради дневника заполнены записями. И так уже почти два месяца он провел в Бирме — утомительные, интересные два месяца. Можно лишь обещать, что еще вернешься сюда, хотя сам не уверен в этом.

5

Потом опять был пароход, опять медленное путешествие — на этот раз вниз, в Рангун, опять разговоры завоевателей на пароходе. Но если раньше, месяц назад, Минаев еще только вырабатывал свое мнение, искал истину, то теперь с каждым днем записи в дневнике все более остры, резки и недвусмысленны. Мипае выбрал сторону в конфликте. Он знает, о чем пишет.

«Мы стояли у Сегаина, в виду Авы, — записывает он начиная новую тетрадь. — Все были, за исключением меня, военные люди… Разговор тот же, что и вчера вечером: о добыче в Мандалае, о грабеже в первую ночь, когда всякий хватал в Мандалае, что получше и поценнее, когда дворцовых женщин, спасавших свое добро, обыскивали тщательно, а за сопротивление секли. И этим людям всего этого мало, они ищут кладов, денег, бриллиантов, а главное — рубинов низложенного царя».

— К Слейдену приходил молодчик, — разглагольствовал армейский капитан, — обещал показать место заднего клада.

— И что же?

— Потребовал двадцать процентов.

— И что?

— Слейден предложил пять.

— Высек бы я его, да в тюрьму на несколько месяцев, он бы и даром все показал, — смеялся моряк.

— А вы не боитесь газет? Вдруг они узнали бы, — спросил Минаев.

— Откуда им знать? А узнали бы, так промолчали.

«Да! Втихомолку можно много здесь проделать. Эти женщины сеченые, солдаты пьяные, безобразничающие на базарах, часовые у складов награбленного царского добра и обкрадывающие это добро, — все эти подробности кампании, рассказанные вчера британскими офицерами за поздним обедом, рисуют, какими средствами насаждается западная культура здесь. И что за бесчинная кампания!»

А пассажиры все бахвалятся.

— На прошлой неделе я упражнялся в стрельбе и нечаянно отправил на тот свет одного туземца.

— Ай-ай, как вы плохо стреляете, майор.

— Да, пришлось заплатить его родным полсотни рупий. Они были очень довольны. Рассчитывали на тридцать, а я дал почти вдвое больше. За эти деньги они бы еще одного дали пристрелить.

Последние слова покрывает дружный хохот. О сотнях казненных дакойтов даже и не говорится. Минаев поднимается и уходит из-за стола. Офицеры насмешливо смотрят вслед профессору.