Настоящая любовь - [61]

– Привет, – говорю я.

– Привет.

На нем – черный шерстяной пиджак с белой оксфордской рубашкой с пуговичками на воротничке и темно-синий хлопчатобумажный галстук. Я покупала этот галстук. Ему понравилась набивка на нем в виде крохотных якорей, а я сказала, что хочу подарить ему что-нибудь, в чем ему будет приятно ходить на работу.

– Спасибо за лекарства, – говорю я. – И за зарядку. Очень мило с твоей стороны.

Сэм кивает.

– Да, ну…

Я жду, когда он закончит фразу, а потом понимаю, что он не собирается этого делать.

– Как дела? – спрашиваю я.

– Бывало и лучше, – отвечает он. Сэм выглядит усталым, а еще отчужденным. Кажется, будто оба мы не можем дотянуться друг до друга. Я чувствую, что меня физически притягивает к нему, я пытаюсь прикоснуться к нему. – Со мной все будет хорошо. Просто непривычно одному спать в нашей постели, – говорит он. – Я скучаю по тебе.

– Я тоже скучаю по тебе, – говорю я, а затем – не знаю, что на меня нашло, – не осознавая, что делаю, наклоняюсь и целую его. Он в ответ целует меня, но потом отстраняется. Я думаю, не оттого ли, что хочет сказать, что он целовал кого-то другого.

– Прости, – говорю я. – Сила привычки.

– Все нормально, – говорит он.

– Как чувствовали себя коты сегодня утром? – спрашиваю я. Мне нравится болтать с Сэмом о наших котах. Мне нравится придумывать им дурацкие клички и сочинять истории о том, что они делают, когда нас нет поблизости.

– Гомер спал в ванне, – говорит Сэм.

До того, как у меня появились коты, до того, как я полюбила эти два пушистых комка, услышав человека, говорящего «Гомер спал в ванне», я подумала бы, что он до того скучен, что способен нагнать на меня сон. Но теперь это так завораживает, словно он рассказывает о полете на Марс.

– Он не спал под пианино?

Сэм отрицательно качает головой.

– Нет, он не выходил из ванной комнаты. Когда сегодня утром я попытался принять душ, мне пришлось вытаскивать его оттуда и закрывать на замок.

Я должна вернуться в тот дом. Я должна быть с Сэмом, Моцартом и Гомером. Я не понимаю, почему Гомер спал в ванне или что это значит. Но я знаю, что этого не случилось бы, если бы я была там.

Боже праведный.

Как я виновата в том, что он лежал там и ждал, чтобы я взяла его и унесла с собой. Мне есть из-за чего корить себя.

Возможно, я заслуживаю этого.

Но в эту минуту я решаю оставить его в ожидании. Я не принимаю это близко к сердцу, хотя должна была бы. Никто меньше, чем я, не готов к тому, чтобы он вцепился своими когтями ему в спину.

– Я люблю тебя, – говорю я Сэму. Слова просто срываются с моих губ. Я не знаю, что я хочу ими сказать. Я знаю только, что это правда.

– Я знаю, – говорит он. – Я никогда не сомневался в этом.

Минуту мы молчим, и мне страшно оттого, что он может уйти.

– Хочешь сыграть «Пианиста»? – спрашиваю я его.

– Что? – говорит он.

– Хочешь сыграть «Пианиста»? На руле? Я могу сыграть на губной гармонике.

Я всегда прошу его об этом, когда мне хочется любить его чуть больше. Я с удовольствием вспоминаю о том, как он сделал это в первый раз. Мне нравится наблюдать, как искусно он имитирует игру. Теперь это стало таким привычным, что, когда он играет, я слышу ноты, хотя он всегда играет беззвучно.

Но вместо того, чтобы засучить рукава и положить пальцы так, как он делал это в прошлом, он покачивает головой:

– Я не стану этого делать.

– Ты всегда это делаешь.

– Я не собираюсь играть для тебя, – говорит он. – Надеюсь, ты передумаешь и поймешь, что любишь меня и что мы всю жизнь должны быть вместе, но… Но я не намерен пробоваться на эту роль.

От такого может разбиться сердце. Совсем другое дело – ущемить чью-либо гордость.

Но мне кажется, что я добилась и того и другого.

– Ты прав, – говорю я. – Прости.

– Послушай, ты пережила такое, что мне трудно вообразить. Я знаю, что это потрясло тебя до глубины души. Я достаточно люблю тебя для того, чтобы подождать, пока ты все не обдумаешь.

Я беру его руку и сжимаю ее, как будто, если бы я сжала ее достаточно сильно, удержала бы ее, благодарность, наполнявшая мое сердце, пронзив мои руки и ладони, могла перелиться ему прямо в душу. Но так не бывает. – Спасибо, – говорю я. – Не знаю, как и благодарить тебя. Но спасибо.

Сэм отдергивает руку.

– Но ты не можешь сохранить нас обоих, – продолжает он. – Я не могу притворяться, что все нормально до тех пор, пока все на самом деле не станет нормально. Да?

– Да, – говорю я, кивая.

Он улыбается:

– Как часто мы повторяем слово «нормально», а?

Я смеюсь.

– Я поеду, – говорит Сэм, запуская мотор. – Иначе я опоздаю на концерт. И потом, знаешь, я, наверное, поеду домой, поужинаю и посмотрю канал «ESPN Classic». Потрясающе приятно проведу время.

– Похоже, что вечер обещает быть хорошим.

– Уверен, что у тебя тоже большие планы, – говорит он, и я вижу, как застывает его лицо. Понятно, что он обдумывает мои слова. Он не желает знать, чем я займусь сегодня вечером. Но теперь, когда он произнес это, я не могу отвертеться, так или иначе не признав, что у меня есть планы. – То есть… уф, знаешь что? Просто не говори ничего.

– Да, хорошо, – говорю я. – Я не стану ничего говорить.

Но молчание говорит само за себя, разве не так? Потому что ему поистине не о чем беспокоиться, мне надо было бы просто сказать: «Нет, Сэм, серьезно, не беспокойся».