Настигнутые коммунизмом - [8]

Вадим Андреевич засмеялся. Он по-разному представлял свои чувства на этой встрече: приступ злобы или крепкое объятие, в котором и прощение, и тоска по молодости. Но сейчас его разбирал смех. Смеялся он негромко, снисходительно дробным смешком. Лишь в нем смогли соединиться фигура парижского профессора, бредовое следствие, суд над самонадеянными мальчишками-писаками, мерзостная ахинея заключения и полулегальная операция турпоездки в Париж. Зачем? Кому в голову приходит ладить подобные нелепости?

Селин вначале опешил, но потом и сам стал подхихикивать.

— В лагерном ватнике ты иначе выглядел, — сказал Вадим Андреевич.

— Приходится соответствовать. Таких специалистов здесь навалом. Вот, понимаешь… — Селин развел руками. — Нечто творческое с русским колоритом. — Он огладил бороду пятерней.

Селин пригласил Вадима Андреевича в машину и сначала повез по улицам города, показывая достопримечательности. Но Вадим Андреевич упорно молчал, и скоро Селин заскучал и предложил заехать на квартиру, выпить по случаю встречи.

Машина недолго попетляла по улочкам, а затем они остановились у невзрачного серого дома. Едва они вышли из машины, как на них неизвестно откуда с воплями накинулась та девица, которую Марков уже видел. Но, подскочив к ним, она рассмеялась сначала разочарованно, потом с прежней беспечностью. Она залопотала оживленно, что-то объясняя Селину, ласкаясь к нему. Потом, игриво глянув на Маркова, стала нечто восклицать и наконец выговорила с трудом:

— Мальчиша, о-ля-ля!

Но Селин сердито прикрикнул на нее, и она, расцеловав его, исчезла.

Вдвоем они поднялись молча в комнатенку на третьем этаже. Главное место в комнате занимала кровать и вещи, призванные ублажать женское сердце.

Оглядевшись, Марков с прежним смешком спросил:

— А жена об этом знает?

— Догадывается, — уныло произнес Селин. — Но — Париж, здесь любовница положена по штату. Дом, машина, любовница… Приходится мириться.

— Давай выпьем, — сказал Селин и достал бутылку водки. — Французы в основном вина пьют, а для своих…

Они выпили, а затем молчание слишком затянулось.

Вадим Андреевич снова захихикал:

— Хотел в глаза тебе заглянуть.

Селин усмехнулся:

— Что ж, гляди, — согласился он уныло. — Занятие, должен тебе сказать, препаскудное. Каждое утро… глянешь в зеркало — плюнуть хочется.

Пожалуй, только глаза Селина выдавали то, что с тех пор прошло почти двадцать лет. Зрачки поблекли, белки напитались мутной тяжелой водой, а веки отяжелели от дряблой сетки морщинок. Глаза неприятно выделялись на его парфюмерно свежем, словно умело нарисованном, лице.

— А ведь это я мог быть на твоем месте, — сказал задумчиво Марков, — а ты там, на помойке. Известный тебе ублюдок так и говорил мне: сгинешь на помойке. Наверное, и тебе говорил? Или ты сразу согласился?

Селин промолчал, в глазах его появилась тревога и озабоченность, зрачки расширились, и в них всколыхнулась волна ужаса. Вадим Андреевич ощутил прилив страха.

— Двоих бы, конечно, не выпустили, — задумчиво сказал Марков. — Устроили бы что-то вроде соцсоревнования. Как думаешь, в каком виде спорта?.. Наверное, в подлости. — Вадим Андреевич рассмеялся. — Представляешь? Два интеллектуала, писателя, стараются, слюну собирают, чтобы посмачнее плюнуть в ближнего, память напрягают, чтобы гадость похлеще про друзей вспомнить да благодетелей порадовать. А самый способный — присочинил бы, наврал. Ведь сочинители же! «Над вымыслом слезами обольюсь», — продекламировал Вадим Андреевич. — Ты же говорил мне, что я талантливее тебя? Смог бы ублажить начальство. Вполне!

Вадим Андреевич встал, сделал пару шагов по комнате, разглядывая обстановку, картинки на стенах, глянул в окно, раздвинув легкую кисею занавесок.

— Это все могло быть моим, — сказал он. — Машина, квартирка, профессорская должность, девчонка эта.

— Хочешь, я заплачу тебе?

— А сколько ты мне заплатишь? — поинтересовался Вадим Андреевич.

— Ну, тысячу франков…

— Знаешь, у нас в группе почти все специалисты в ценах. На кассетный магнитофончик хватит. Ладненько.

— Ну, давай — пять тысяч.

— Уже лучше, на хороший цветной телевизор. Возьму в охапку и попру в Москву, в свою конуру. Буду в цвете смотреть про успешное строительство коммунизма на помойке. Чтобы не вспоминать, что живу впроголодь, жена от переживаний заболела и умерла, что детей нет… А сколько эта кроватка стоит? — Вадим Андреевич кивнул на двуспальную кровать с высокой спинкой, с накинутым небрежно ворсистым покрывалом.

— За четыре тысячи, — буркнул Селин.

— Неплохо. Значит, за покойницу жену, за не родившихся детей. Ты хоть понимаешь, что ты их сожрал?

— Столько я не могу тебе заплатить.

— А если я найму корешей. Дом заложишь, от квартирки откажешься, от любовницы. Они ведь как бы у меня украдены, машину продашь. Неплохо?

— Прилично, — согласился Селин. — Только ты ведь не возьмешь… А если возьмешь, потом еще захочешь. Это затягивает.

— Что это?

— Франки, доллары… и чем больше, тем сильнее тянет.

— Они не только тянут, они и жгут.

— Притерпелся.

— У меня друг был, — сказал Вадим Андреевич, — с собой покончил. Да ты его знаешь, Есипов. Его насквозь прожгло… А если бы я на себя руки наложил? Обстановочку ведь создали вполне благоприятную. Как тогда?