Настигнутые коммунизмом - [55]

— Санитара леса? — спросил Елисей, вспомнив Валерку, его довольное лицо, когда Елисей сравнил его с навозной мухой.

— Не знаю, может, и так, — сказал Илья Ефимович. — Наш друг, царство ему небесное, Фердинанд, сам очистился и других пытался как-то освободить, избавить от мерзости. От того и писал, тюкал странички на машинке. Дойдет ли его лекарство до кого-нибудь? — Илья Ефимович вздохнул.

— Я недавно узнал, — сказал Елисей, решив именно сейчас выложить все про Есипова, — что вы сидели, и знаю, кто все сработал.

— Кто? — запнувшись, спросил Илья Ефимович.

— Некто Есипов.

— А я знаю, — тихо и спокойно проговорил Миколюта. — Впрочем, как вы с ним пересеклись?

— Учился с ним когда-то давно. Он и мне напакостил.

Илья Ефимович замолчал и, казалось, вдавился в кресло. Его плечи вдруг согнулись, а пальцы вцепились в подлокотники, словно он пытался выкарабкаться из трясины.

— Был дружок школьный, все детство с ним, — лицо Миколюты посветлело. — Самая дорогая фамилия — Есипов. Сколько жизнь пакости произвела на свет, а дружба мальчишек все покроет. Только кликни память — этакий ностальгический букет доставит. Он с войны полуживой вернулся. Сынишку народил, а сам еще при Хрущеве помер. Валерка рос, отца напоминал мне. Вот и был мне, как свой, может, за сына, а может, за друга.

Руки Ильи Ефимовича задрожали, он молча вскочил, быстро открыл буфет, достал четвертинку водки, налил немного в стакан и одним глотком выпил. Потом плеснул в другой стакан и подал Елисею.

— Выпейте. Был бы пистолет под рукой, может, давно бы застрелился. А так — пятьдесят грамм, глядишь, второе тысячелетие доломаю. Может, конец света увижу.

Миколюта плюхнулся в кресло, откинул голову на спинку и долго сидел с закрытыми глазами. Его страшно бледное лицо постепенно размягчалось. Наконец он открыл глаза и посмотрел на Елисея:

— Представляете, я и на следствии с ним не раз встречался. Он, следователь и он, веселые, смеются. А Валерка еще учит меня, как надо себя вести, растолковывает мне, какой я дурак: все уже давно колются, оказывают помощь следствию… Он как две капли воды с моим дружком! — потрясенно выпалил Илья Ефимович. — Представляете? Меня тогда мысль мучила: что в нем все-таки такое изменилось, где порча? Я бы его под микроскопом всю жизнь рассматривал бы, лишь разгадать его секрет… Да нет такого микроскопа. Все говорят: где душа человека? А я мучаюсь вопросом: где подлость его? Куда она спряталась, где ухмыляется? Чтобы ее оттуда выковырять гвоздиком да растоптать, подлюку!

— Он же вас и оболгал потом, выставил предателем, — сказал Елисей.

— Ну, вы все знаете, — изумился Илья Ефимович. — Да и что в нашей жизни может быть тайного?

— А вам не хотелось его убить?

— О, это были сладостные минуты: представить расправу над ним. Для развлечения я часто размышлял, как я с ним покончу… Что-то вроде игры себе выдумал. А потом плюнул. Даже нашел пользу в его пакостной деятельности, — Илья Ефимович покачал головой. — Когда меня из жертвы превратили в злодея, даже вокруг меня все изменилось. Увидел настоящее в своих бывших друзьях. Многие из них оказались мерзопакостными людишками. Что-то на уровне кухонных тараканов. Понимаете? — Илья Ефимович с сильным сомнением глянул на Елисея. — Они себя совестью нации почитали, «узники совести». Надо же выдумать. А может ли совестливый человек другого топтать ногами, пусть даже трижды достойного такого отношения? Не может, совесть не должна позволить. Если есть, конечно. А как меня топтали! Ха-ха. Я ж безвреден был. Надо мной можно было поизмываться, плюнуть в меня. На государство-то особенно не поплюешь. Быстро по мордам схлопочешь. Им даже в голову мыслишка не закрадывалась, что гэбэ своих стукачей никогда не поставит под удар, не даст в расход. В общем, поизмывались чистоплюи поганые… Мелкие людишки. Сейчас вопят, что это они готовили крах тоталитаризма. Пошлые дураки. Мы все ненавидели государство. В меру ума нашего эта ненависть принимает те или иные формы, подчас безобразные. Наша ненависть и разрушает государство, если в нем есть слабина. Впрочем, это и есть главная слабина — ненависть. Вот и все. Сможем ли, хватит ли у нас сил и ума полюбить страну, чтобы создать что-то приличное? Вот в чем вопрос.

— А как ваш подельник в Париже? — спросил Елисей

— Ну, — грустно кивнул головой Миколюта. — Кажется, вы действительно все знаете. И не удивительно. Дерьмо всегда на виду. Попробуй вот тайну бытия раскрыть, тайну красоты мира, совершенства. Это слабо. А разгадывать наши подлянки, все равно, что расписывать кроссворд для дураков. Ну-ка, из трех букв, первая «г», лежит на солнышке, зеленый и лоснится? Гад! — шумно воскликнул Илья Ефимович, подскочив в кресле. — А вы знаете, даже небольшой рассказец накропал. Вот вы его и почитайте, если любопытствует.

Илья Ефимович долго копошился у книжной полки, тасуя потертые папки с обтрепанными завязками или без оных. Наконец вытащил из одной тонкую стопку листков и протянул Елисею. Первое, что бросилось ему в глаза — название рукописи «Настигнутые коммунизмом».

«Было еще забавное продолжение», — отвлек от грустных мыслей Илья Ефимович.