Настигнутые коммунизмом - [21]

— Я утверждаю, — сказал он, — что высший смысл в созерцании. Разглядывание… — Фердинанд почмокал губами, точно пробуя на вкус слово. — Созерцание смеющихся детей дает мне, старому и больному хрычу, ощущение радости и беспечности поросячьего детства, в криках и мелькании стрижей я чую невесомость и восторг полета, вороша какую-нибудь гадкую помойную кучу, я смеюсь над тщетной суетой попыток набить брюхо, придать красоту лицу, закутать тело в барахло. С ужасом склонясь над гниющим трупом, я содрогаюсь от страха перед смертью и познаю счастье дыхания, жизни… Всевышний создал нас для собственного развлечения. Созерцая нас, он не скучает. Целые сокровища удивительных открытий. Смех ребенка, тут же — горькое рыданье. Блеск молнии — и молния испуга в наших душах. Дождь, когда знаешь: сейчас ливень, лужи, потоки бешеные, все в пузырях, а потом — тишь, лепестки черемухи по сырой земле, на листьях… — а тут волна восторга в наших жалких костях. Но мы догадались, — Фердинанд шутливо погрозил кулаком с сигаретой в небо, — не случайно на иконах, в церквах — все среди облаков рожи да глаза. Знаем: сидишь там и смотришь. Разглядываешь?.. Ну-ну. О! — воскликнул Фердинанд и повернулся ко мне. — И энлэо — то же самое. С неба пялятся. Потому и общаться не хотят, что и так интересно и смешно. Рассматривают…

Но тут лицо Фердинанда побледнело и напряглось ненавистью:

— Но зачем тебе наша боль, мучение? Зачем ужас смерти, агония? Тоже… развлекаешься!..

Фердинанд на секунду замер, хватая открытым ртом воздух. Но тут злоба исчезла с его лица, и он расхохотался…

В коридоре квартиры жены Фердинанда, куда все приехали на поминки, Елисей зацепился за большую коробку и едва не упал.

— Осторожно, — обеспокоено воскликнула Светлана Алексеевна, и все, кто набился в тесный коридор, замерли, разглядывая рисунки и надписи на картоне, из которых значило, что это упаковка цветного телевизора. — Здесь рукописи Фердинанда. Мне ведь пришлось срочно выметаться из его комнаты. Прописана там не была, — она вздохнула, — а соседи, как шакалы, наверное, давно уж зарились. Вы вот, извините, из профкома, — она обратилась к Илье Ефимовичу, — Не взяли бы посмотреть? Что ценное… хотя, конечно, издать трудно. Сама-то я плохо разбираюсь. — Она просительно смотрела на мужчину.

— Душенька, дорогая, — успокоительно проговорил он чудесно доброжелательным тоном, — конечно, обязательно посмотрю. Это же долг наш… Только, — он помялся и развел руки, как бы охватывая в воздухе картонный короб. — Кто бы помог мне довезти? Одному не дотащить.

Елисей тут же вызвался помочь, и все облегченно зашумев, стали проходить в комнату. Там, у накрытого стола копошились, заканчивая приготовления, две пожилые женщины.

Где-то через час все уже отмякли, общие подавленность и уныние растворились, разговор повернул на посторонние темы и интересы. Тень Фердинанда почти уже не витала среди них.

— Мне жалко, — уловив короткую паузу в общем гуле, сказала вдова Фердинанда, — что он умер в первый день путча.

Все замолчали, а Светлана Алексеевна, выдержав небольшую паузу, продолжила:

— Он так радовался переменам. Мне врач говорил, что с его сердцем чудом прожил последние два года. А тут такое известие. Вся больница жужжала прямо. Главное, многие старики радовались. Он очень переживал, по телефону звонил. Мне говорил, что эта комедия ненадолго… Уверена, доживи он до сегодня, может, еще пожил.

— Извини, Светочка, — тихо и слабо проговорила старушка, мать Фердинанда. — А я не жду ничего хорошего.

— Ну что вы, Елизавета Федоровна, все теперь будет хорошо.

— Господи! — старушка легко перекрестилась. — Да никогда не было так. Мальчиком был светленьким, такой легкий. Так страшно было его отпускать на улицу, в школу. Оглянется, выскочит за дверь, а на душе тяжко. Я даже плакала часто. Сами себе врали, что скоро лучше станет.

— Да непременно улучшится скоро, — возразила возбужденно Светлана Алексеевна, — я в это верю.

Все зашумели. Елисей сказал, что все можно легко предвидеть и, действительно, ничего хорошего в ближайшие годы не ожидается. Но в общем гуле его почти никто не услышал.

— Что же вы предвидите? — услышал Елисей от соседа, того самого доброжелательного старика с бородой лопатой.

Увидев его добрый взгляд, Елисей тут же принялся объяснять, что сейчас все кричат о победе, а когда реформы начнутся, тогда вся старая система, вся притихшая партийная гвардия воспрянет — и только держись.

— Этот путч покажется безобидной шуткой, — добавил Елисей.

— Давайте, — весело сказал его сосед, — опрокинем рюмочку по этому поводу. Если в будущем нас ждут такие осложнения, что ж тянуть? Может, там не придется.

Поздно вечером, изрядно притомившись, Елисей с соседом оказались в коридоре у большой коробки.

— По-моему, нам предстоит изрядно потрудиться, — кивнул на коробку Илья Ефимович.

Елисей взял у вдовы веревку, обвязал коробку, и они, распрощавшись со всеми, вытащили ее на лестницу. Веревка сильно резала руки, и когда они запыхавшись очутились на улице, тут же все и застопорилось.

Они остановились у подъезда. Фонарей во дворе не было, и темноту августовской ночи едва рассеивал свет из окон домов. Над головой небо слабо мерцало худосочными звездами. Прохладный воздух был необыкновенно чистым и действовал умиротворяюще. Казалось, что никогда не было ни сутолоки в больничном морге, ни тела бедного Фердинанда, ни бесконечной каши слов за столом.