Настигнутые коммунизмом - [19]

— Почему я должен хотеть этого? — едва нашелся Елисей.

Валерка отшатнулся, помял губами, махнул рукой и наконец, вздохнув, сказал:

— Должна мне, сука, не отдает, — помотал головой, добавил: — не отдаст… мне как раз хочется, пойду… помну цветочки.

Войдя в комнату, Елисей подсел к столу, за которым не прерывались дебаты о судьбах киноискусства, а Валерка полуобнял Раю, сначала говорил ей что-то на ухо, потом гоготал, целовал в шею… скоро они исчезли.

Под утро Елисей оказался за столом в одиночестве. Валерка только что вышел в коридор, студент, один из хозяев комнаты, лежал без чувств на кровать. И тут Елисей увидел, что на другой кровати, прислонившись к железным прутьям спинки, сидит Рая и смотрит со злобой на него.

— Есипов — сволочь, — пробормотала она глухо и добавила: — Все вы сволочи… хотя ты, может, и не сволочь.

Медленно она встала, держась за спинку, постояла, потом приблизилась к столу и села напротив.

— Мне почему-то жалко тебя, — сказал Елисей.

Ее глаза мутно и бесчувственно смотрели на него.

— Хочешь, пойдем со мной?

— После Есипова не могу.

Она удивилась, ее глаза округлились и прояснели, ожили, потом она засмеялась, затем ее лицо дрогнуло и потекли слезы.

— Может, ты и прав. Он — скотина, и я — скотина.

— Нет, ты не скотина, ты потерянная.

Она фыркнула и уронила голову, долго сидела, тяжело вздыхая.

— Брось ты, — наконец сказала она. — Не жалей меня. Таких скотов перевидала, и сама стала… Два года назад бригадир меня в лесополосе поймал, снасиловал, и потом прохода не давал, а ведь я лучшая в самодеятельности в районе была…

С Ларисой и дочкой он столкнулся у подъезда дома. Аля, натягивая капюшон куртки, выскочила первая, резво, с криком, немного походила на засидевшегося дома щенка, с визгом и дрыганьем хвостика вылетающего на улицу. Лариса с зонтом вышла степенно, как подобает беременной женщине. На лице явно проступала тревога и за Алю, которая вот-вот споткнется и обдерется об асфальт, и за второго ребенка, которого она еще носит в себе. На ее лице промелькнула радуга узнавания: радость, улыбка, озабоченность, беспокойство.

— Если хочешь есть — там на кухне. Мы уже перекусили.

В лифте снова подумал о том, что заводить сейчас ребенка — безумие. Хотя не больше ума можно обнаружить и в самой женитьбе. Можно ли вообще найти что-нибудь умное в жизни? Достаточно глянуть в окно, выйти на улицу, включить радио или телевизор. Ничего, кроме безумия: частичного или полного. Мысль очень актуальная, усмехнулся Елисей, особенно, когда по улицам Москвы ползают танки и бэтээры, а по тротуарам бредут ошалелые горожане.

Одной из причин — как он догадывался, — по которой жена хотела второго ребенка, было желание покрепче привязать его к семье. Младенец спутает их по руками и ногам. Даже помешательство бессонных ночей под вопли грудничка не достанет для того, чтобы разорвать порядком ослабевшие семейные узы, которые раньше готовы были бы лопнуть от малейшего дуновения, неприязненного взгляда, резкого слова.

Беспокойство о Фердинанде напомнило их осенний выезд на охоту.

Елисей давно догадался, что Фердинанд потащил его на охоту из соображения, чтобы было кому помочь, если вдруг ему не хватит сил. Елисей не злился на него. Хорошо было оказаться под бескрайним небом, пусть даже затянутым облаками, среди тишины, молчания трав, деревьев. Здесь царило вольное дыхание, которого лишены на смрадных городских улицах. Отсюда и напряженность, скованность, раздражение и злоба.

— Не могу понять, — проговорил тихо Фердинанд, — зачем мне досталось жить в октябре сорок первого? Если б сам не согласился, меня бы отец ни за что не завернул бы. Упрямый был. Трупы видел, следы бомбежек. Хоть бы что. Дружок мой сразу притих, передо мной храбрился. Ночевали в одной деревне. Изба низенькая, душная, грязная. Сон ужасный. Будто идем колонной — ополченцы наши. И все на меня смотрят. Идем, а ноги вязнут в жиже вязкой. Все глубже. Медленно так. Все равно идут. Уже понимают, что задушит сейчас, а вокруг белые лица, на меня смотрят. Я кричать стал: «Назад!» А они идут, барахтаются, руками гребут, но двигаются вперед. «Назад!» — кричу изо всех сил… Проснулся, еле отдышался. А тут отец стоит, бледный, улыбается. Вот и хорошо, говорит, что вернуться решил. Я спрашиваю: когда? Да вот, сейчас же с тобой разговаривал. Ты и сказал, согласен. Что меня удержало? — Фердинанд глубоко втянул воздух, глядя в светлое небо. — Промолчал. Согласился… Ни отца, никого больше из них я не видел. Исчезли. — Фердинанд повел взглядом по полю, леску. — Как растворились… А дружок мой спился после войны. Школу закончили, чуть полегчало, жизнь наладилась, тут он, как по рельсам, в тупик.

Они зашагали вперед, хотя Елисей знал уже, что идут они без всякой цели, куда дорога выведет. Пройдут поле, минуют лесок, а там повернут на шоссе и будут ждать автобус.

— Иногда приходит мысль: что же должен был сделать? — прервал молчание Фердинанд.

— Надо было поехать на великую стройку, построить какую-нибудь плотину, запузырить огромное вонючее водохранилище, — перечислял Елисей, пока Фердинанд не хмыкнул.