Настенька - [8]

И вдруг Серж ужасно обиделся: он вспомнил, как выпачкал в грязи свои новые брюки. К тому же он почувствовал, что над его головой собираются тучи и надо как-то спасаться. И он заплакал. Он уже не слушал, что кричал отец и что говорила мать, и все громче и громче плакал. И чем дольше он плакал, тем больше ему становилось жаль самого себя, и ему начало в конце концов казаться, что он великий мученик, что его все обижают и он невинно страдает. Сквозь слёзы он с ненавистью смотрел на отца и мать, которые, вместо того чтобы пожалеть его, обращаются с ним так жестоко, что даже сочувствуют старику, который первый его затронул. Весь мир виновен перед Сержем, и лишь он один невинно страдает. Он бросился ничком на кровать, зарылся лицом в подушку и остался так лежать, судорожно всхлипывая.

— Может, и правда он не виноват, — тихо произнёс отец.

— Столкнуть в воду старого человека — это называется не виноват?! — не выдержала мать.

— Может, его довели до этого? Я ещё узнаю, как всё произошло.

— Это мы его довели до этого. Я же вижу, — он никого не уважает, кроме самого себя.

— Уважать себя необходимо.

— Уважает себя лишь тот, кто уважает других.

— Я это знаю, что ты меня учишь?

— Если ты знаешь, тогда надо стараться, чтобы и Серж был таким. Надо стремиться, чтобы из него вырос такой человек, который знал бы, что если ты пакостишь другому человеку, то лучше тебе не жить на свете. Я знаю, что тут происходит: когда он подъезжает на машине к школе, то он не понимает, что машина облегчает человеку жизнь, бережёт его силы, а видит в этом лишь своё превосходство над другими ребятами. Он привыкает с пренебрежением смотреть на всех. Если взрослый человек такой чёрствый и самовлюблённый, он никогда не придёт на помощь другому. Такого человека любить никто не будет, а каждый будет его бояться, а значит, и ненавидеть. Я не хочу, чтобы мой сын был таким. Я однажды видела на улице, как женщина поскользнулась и упала и как два долговязых франта, увидев это, захохотали. Это всё одно и то же. Если бы, скажем, кто-нибудь из ребят, с которыми Серж вместе учится, нёс что-нибудь тяжёлое и изнемог от усталости, Сержу и в голову не пришло бы помочь своему товарищу.

— Откуда ты знаешь?

— Тебе же сказали в школе, что он пробил гвоздём банку, в которой девочка несла керосин. Разве может быть большая пакость? Допустим, его первого задели. Но это же расправа гордого барчука. Та девочка и учится, и работает, а он ничего этого не знает, не испытывает. Я сама пойду к тому старому человеку и поговорю с ним. И, если надо будет, заставлю Сержа попросить у него прощения. Пускай попросит, чтобы старик простил его.

— Хорошо, ты сходи к тому человеку, а я поговорю с Сержем.

— Если мой сын причинил человеку зло, для меня это всё равно, что я сама обидела человека. Мне самой стыдно и горько.

Серж всё это слышал. Он чувствовал только, что попал в беду.

Назавтра отец пришёл с работы снова рано: он хотел подольше побыть вместе с Сержем. Он вышел с ним на улицу, и они пошли к железнодорожному переезду. Вдоль путей, над высоким откосом, вилась узкая тропинка, проложенная пешеходами. По обе стороны железной дороги тянулись небольшие домики с садами и огородами. Тут было много деревьев, они стояли совсем голые, и на уже схваченной морозом земле лежала их высохшая листва.

— Скоро и зима, — сказал отец Сержу. — Морозит. — И отец Сержа подумал про себя, что сам он в последние годы редко позволял себе полюбоваться тем, как живёт природа. Он всегда был так занят работой, что день за днём пролетали для него незаметно. «Вот также я не замечал, как растёт Серж», — думал он. У него появилось чувство, словно он потерял что-то хорошее и необходимое, такое, без чего нельзя ему жить счастливо, и это потерянное надо возвратить обратно. Он вёл Сержа за руку и чувствовал радость от того, что вот наступает вечер, и что тихий ветер тянет издалека и обвевает его лицо, и что где-то там, за далёкими деревьями, куда бегут рельсы, ветер очистил от туч небо и тёмная синева его сгущается в вечерний сумрак. «Всё хорошо, — думал он, — хорошо, что в окнах больших и малых домов зажигаются огни, хорошо, что покачиваются ветви старой берёзы, под которой мы теперь идём, хорошо, что из трубы завода, над крышами домов, плывёт струя дыма и что там загудел гудок». Они шли всё дальше и дальше, дошли почти до окраины этого пригорода и повернули назад.

— Когда я был маленьким, таким, как сейчас ты, — сказал он Сержу, — я любил это время, когда приближается зима. Но я и всякую пору года любил.

Говоря всё это Сержу, он ощущал потребность рассказать кому-нибудь о своей жизни, о самом себе, о том, что было и что есть в его жизни хорошего, дорогого и прекрасного. И ему вдруг стало обидно, что его сын ничего не знает о нём, своём отце, и что он сам мало интересовался своим сыном. Ему даже страшно стало от того, что между ним и его ребёнком нет дружбы. А без такой дружбы чего-то в жизни не хватает, значительного и нужного. Дружба тут должна быть большой, крепкой и вечной.

— Знаешь, Серж, — сказал он, — мне надо тебе о многом рассказать.