Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - [56]

Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие „Со святыми упокой“. Почему-то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва.

Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высоко поэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест.

После богослужения все приложились к св. Кресту, причем Николаю Александровичу и Александре Федоровне о. диакон вручил по просфоре. (Согласие Юровского было заблаговременно дано). Когда я выходил и шел очень близко от бывших Великих Княжон, мне послышались едва уловимые слова: „Благодарю“. Не думаю, чтобы это мне только показалось. […]

Молча дошли мы с о. диаконом до здания Художественной школы, и здесь вдруг о. диакон сказал мне: „Знаете, о. протоиерей, — у них там чего-то случилось“. Так как в этих словах о. диакона было некоторое подтверждение вынесенного и мною впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. „Да так. Они все какие-то другие точно. Да и не поет никто“[230]. А надо сказать, что действительно за богослужением 1/14 июля впервые (о. диакон присутствовал при всех пяти служениях, совершенных в доме Ипатьева), никто из семьи Романовых не пел вместе с нами» (Там же. С. 98–101).

Последняя запись в опубликованном дневнике Николая II — 30 июня/13 июля. Она приведена здесь вместе с другими, сделанными на той же неделе, (хотя подлинность дневника так и не была установлена, и некоторые критики считают его советской подделкой):

«25 июня. Понедельник.

Наша жизнь нисколько не изменилась при Ю [ровском]. Он приходит в спальню проверять целость печати на коробке и заглядывает в открытое окно. Сегодня все утро и до 4 час. проверяли и исправляли электр [ическое] освещение. Внутри дома на часах стоят нов [ые] латыши, а снаружи остались те же — частью солдаты, частью рабочие! По слухам, некоторые из авдеевцев сидят уже под арестом!

Дверь в сарай с нашим багажом запечатана. Если бы это было сделано месяц назад!

28 июня. Четверг.

Утром около 10 ½ час. к открытому окну подошло трое рабочих, подняли тяжелую решетку и прикрепили ее снаружи рамы — без предупреждения со стороны Ю [ровского]. Этот тип нам нравится все менее!

Начал читать VIII том Салтыкова [-Щедрина].

30 июня. Суббота.

Алексей принял первую ванну после Тобольска; колено его поправляется, но совершено разогнуть его он не может. Погода теплая и приятная. Вестей извне никаких не имеем».

Утром 3/16 июля Юровский сделал последние приготовления. Под его командованием Дом особого назначения фактически стал отделением ЧК. Мальчик-поваренок[231] был отправлен из дома. Днем Николай Александрович и Великие Княжны, как обычно, гуляли в саду. Вечером Юровский собрал своих избранных охранников. Он сказал, что вся Царская Семья должна быть расстреляна. Сразу после полуночи он поднялся, чтобы разбудить заключенных, сказав, что ему следует незамедлительно перевезти их в другое место. Привыкшие к тому, что их часто поднимают по тревоге, узники умылись, оделись и надели верхнюю одежду, готовясь к еще одной поездке неизвестно куда. Александра Федоровна надела пальто. Алексей дремал на руках у отца. Семья взяла с собой подушки, в которые были зашиты драгоценности, а Анастасия Николаевна — свою маленькую собачку.

Юровский вывел их вниз во двор, далее через отдельный вход на первый этаж, и наконец в пустую полуподвальную комнату шестнадцать футов на восемнадцать, со сводчатым потолком и двойным окном с тяжелой решеткой. Заключенные ждали здесь. Через некоторое время по просьбе Императора Юровский послал за стульями. Александра Федоровна села на один из них у окна. Николай Александрович взял другие два: на один сел сам, на другом расположил Алексея, прислонив мальчика к своему плечу и придерживая рукой. Позади них, будто для групповой фотографии, стояли Великие Княжны, доктор Боткин и повар, камердинер и служанка, очень высокая Анна Степановна Демидова. Одну из принесенных ею подушек она подложила под спину Александры Федоровны, другую крепко держала в руках.

Недолгая пауза. Затем вошли чекисты, все с тяжелыми револьверами. Юровский вышел вперед. Точно неизвестно, что он сказал. Последняя фраза представляется такой: «Мы должны вас расстрелять». Николай Александрович приподнялся, все еще держа Алексея. Он начал что-то говорить, но Юровский выстрелил ему в голову, и он сразу же умер. Александра Федоровна быстро перекрестилась, и также была убита. Все упали, кроме Демидовой. Тогда убийцы схватили в соседней комнате винтовки и стали колоть ее штыками. Демидова кричала и бегала вдоль стены, закрываясь подушкой. Алексей застонал и пошевельнул рукой. Увидев это, Юровский выстрелил в него снова, два или три раза. Анастасия Николаевна была жива. Когда начался расстрел, девушка потеряла сознание. Внезапно придя в себя, она закричала, и тотчас была заколота штыком и забита до смерти. Охранник размозжил голову ее собачке прикладом винтовки.