Наставник и чудотворец - [29]

23 января. Не была совсем, были посетители деловые; батюшка даже извинился, сказал, что занят.

24 января. Опять была у батюшки с одиннадцати утра до одиннадцати вечера с перерывами на два часа. Как много слышала, как много почерпнула! Батюшка посадил ему переписывать, а в это время принимал. С чем только не приходили! Иногда чувствовала, что мешаю, что человеку неприятно присутствие постороннего, просила разрешения уйти — но батюшка не разрешал. В восемь часов батюшка принял двух девушек — Таню и Анюту, которые у него бывают почти ежедневно. Батюшка всех нас угощал... Девушки всё хохотали; когда батюшка уходил, говорили разные глупости и ели, ели без конца сладости. Мне было неприятно сидеть с ними, было обидно за батюшку, за самые стены хибарки, не знала что делать, чувствовала себя отвратительно. Еле-еле досидела; наконец стали уходить, было одиннадцать часов. Пришла мать Людмила, которая, кажется, должна была прочитать батюшке правило...

25 января. Встала с какой-то тяжестью в душе. Пошла в хибарку. Вхожу за другими и, смотря на портрет старца Амвросия, думаю: „Помоги ты мне разобраться в поведении батюшки“. Батюшка благословляет меня и просит остаться. Все начинают выходить из приемной. Анюта и Таня хотят остаться, но батюшка отсылает их ко всенощной, потом запирает дверь на крючок, подходит ко мне и говорит: „Ну что же, матушка, как ты провела сегодняшний день?“ — „Плохо, батюшка“, — „Ну, ну, не сердись на меня“. Трепет объял меня! „Батюшка, я разве могу сердиться на вас, но мне было так обидно за вас, и я вас не понимала, ведь там все ждут, а тут у вас две хохочут“. — „Ну ничего, ничего, где уж тебе понять! Ты и своего батюшку иногда не понимаешь!“ Стало сразу так хорошо, все сомнения отлетели, было стыдно, что осудила старца. Батюшка ласково погладил по голове и усадил на диван, дал читать вслух. Батюшка на вид дремал, но чувствовалось, что он не спит. Временами взглядывала на батюшку, и благоговение охватывало меня, чувствовалось, что батюшка творит молитву. Вдруг отец Севастиан докладывает: „Таня и Анюта“. Батюшка вздрогнул и велел их позвать. Но мне уже ничего, я сижу, переписываю, а они пересыпают какие-то батюшкины продукты. Батюшка несколько раз подходил, ласково на меня поглядывая. В одиннадцать часов приходит мать Людмила, а мы уходим. Потом я узнала, что батюшка всеми мерами старался отвлечь этих двух девушек от той жизни, что они вели. Он их удерживал в хибарке, кормил сладостями, только бы они поменьше проводили время в своей легкомысленной компании.

27 января. Не знаю, что и написать сегодня, столько было пережито необыкновенных минут! Была у батюшки сначала с Анютой — отправил нас к вечерне, а потом я пришла и просидела одна с батюшкой до половины двенадцатого. Устроил это второй келейник батюшки отец Петр: он позапирал наружные двери и даже подвесил звонок, чтобы никто не помешал. Батюшка был какой-то особенный, он часто погружался в молитву, в эти минуты я боялась шевельнуться и все думала: „Ведь я не стою того, чтобы сейчас быть с батюшкой“. Трудно описать этот вечер. Я писала, читала вслух; во время чтения батюшка часто прислонялся к спинке дивана и закрывал глаза. Что мне ни приходилось читать, все как-то или подходило ко мне, или казалось нужным для отца Адриана. Зашел разговор о последних временах. Батюшка сказал: „Нилус, правда, написал свою книгу давно, когда еще мало говорили об этом, он всё-таки очень увлекается в своих заключениях. Вот ты в этом деле и батюшке своему почаще говори: „Умерьте свои восторги“. Нилус в своей книге поместил письмо одной девицы, в котором она описывает свой сон. Ей виделись святые на небе, которые сказали, что конец будет в 1924 году, но, может быть, еще будет отсрочка. Отец Иоанн Кронштадтский говорил о 1930 годе. У нас все время была опасность со стороны Гражданской власти, эти три года мы [Оптина] держались каким-то чудом, а теперь начинается опасность в самой Церкви нашей Русской. Ведь теперь началось вольнодумство в Церкви, а это опасно! Ты знаешь, если перевести апокалипсическое число 666, то получится вольнодумец“.

Батюшка еще говорил из Апокалипсиса, но, к сожалению, мне не все было понятно, переспросить же боялась, так как несколько раз убеждалась, что в такие минуты батюшку переспрашивать нельзя, он сейчас обратит все в шутку. Помню еще знаменательные слова: „Тех, кто останутся верными Православной Церкви, где бы они ни были разбросаны, Господь всех соберет вместе, как апостолов при успении Богоматери“.

30 января, воскресенье. У батюшки продолжаю бывать ежедневно. Просто не пойму, как это, почему? За что мне такая радость? Часто просиживаю у него часами одна в комнате, часто пишу ему или читаю, иногда бываю не одна, а с кем-нибудь. Но никогда батюшка не оставляет меня без внимания.

Раз был такой случай. Были мы вместе с Марусей калужской. Батюшка усадил меня писать, а она читала громко канон Богоматери Скоропослушнице. Батюшка сидел тут же и якобы смотрел в книгу. Это были какие-то необыкновенные минуты. Потом батюшка дал Марусе читать письмо „О церковном пении“ из журнала „Русский инок“. Я писала и думала: „Ведь это письмо читается для меня, чтобы я передала отцу Адриану, который сейчас интересуется вопросом церковного пения“. Отец Севастиан вызвал батюшку на общее благословение, батюшка поднялся уходить. Маруся спросила его, подождать ли ей с чтением? Батюшка ответил: „Нет, нет, читай, это ты для матушки читаешь“. Возвращается и говорит мне: „Помнишь, мы с тобой послали письмо отца Амвросия твоему батюшке? А вот сейчас пошлем и это“. Как я рада, что предстоит новая переписка, что можно будет опять сидеть с батюшкой, а то я свое переписывание уже кончаю. Переписывала же я из жития Сильвестра Римского, его спор с евреями, а у батюшки есть один еврей, который хочет креститься, и ему, по словам батюшки, нужны доказательства нашей веры.