Наставления бродячего философа - [198]

Что бо есть система мира сего, если не храм Божий и дом его? В нем нищета живет и священствует, приносит милость мира, жертву хваления[280], довольствуется, как дитя, подаваемым себе от отца небесного, завися от промысла его и вселенской экономии. И сие-то значит: «Ибо тех есть Царство Небесное». Сие есть – они знают – промысл Божий, и на оный надеются. Сего ради нищета нарицается убожеством или же, как дитя, живет в доме у Бога или того ради, что все свое имеет, не в своих руках, но у Бога. Не так нечестивый, не так, но, как прах от вихря, так зависят от самих себя, обожают сокровища свои, уповают на собрания свои, пока постыдятся об идолах своих. Сего ради нарицаются богатые, что сами себе суть лживые Боги.

– Возлюбленный друг и брат мой, – сказал тогда Алауда, – вкусно ты вкушал у нас бобы. Но не без вкуса разжевал ты нам и слово Христово. Насыщая тело, еще лучше мы насытили сердце. Если же оно голодное, суетна есть самая сладкая пища. Прошу же еще покушать репы после капусты и после бобов. Увенчает же трапезу нашу ячменная с маслом кутья.

В конце трапезы начал пироначальник пришучивать, а гости смеяться. Адоний, пособляя брату, забавно повествовал, каким образом древле Божия дева – истина – первый раз пришла к ним в Украину: так называется страна их. Первыми-де встретили ее близ дома своего старик Маной и жена его Каска. Маной, узрев, вопросил с суровым лицом:

– Какое имя твое, о жена?

– Имя мое есть Астрая[281], – отвечала дева.

– Кто ты, откуда и почто здесь пришла?

– Возненавидев злобу мирскую, пришла к вам водвориться, услышав, что в стране вашей царствует благочестие и дружба.

Дева же была в убогом одеянии, препоясана, волосы в пучке, а в руках жезл.

– А, а! Нет здесь пребывального города, – воскликнул с гневом старец, – сия страна не прибежище блудностям. Вид твой и одеяние обличают в тебе блудницу.

Дева сему смеялась, а старик возгорелся. Увидев же, что Каска вынесла навстречу чистый хлеб на деревянном блюде во знамение странноприимства, совсем взбесился:

– Что ты делаешь, безумная в женах? Не ведая, какого духа есть странница сия, спешишь странноприятствовать. Воззри на вид и на одеяние ее и проснись!

Каска рассмеялась и молчала. Дева же сказала: «Так не похвали человека в красоте его, и не будь тебе мерзок человек видением своим»[282]. После сих Божиих слов старик несколько усомнился. Нечаянно же узрев на главе ее венец лучезарный и божества светом воссиявшие очи, вельми удивился. Паче же ужаснулся тогда, когда дивный дух, превосходящий фимиамы, крыны[283] и розы, вышедший из уст девичьих, коснулся обоняния его и усладил несказанно. Тогда Маной отскочил вспять, поклонился до земли и, лежа ниц, сказал: «Госпожа! Если обрел благодать пред тобою, не минуй меня, раба твоего…» Старица, оставив лежащего старца, повела деву в горницу, омыла ей по обычаю ноги и маслом голову помазала. Тогда вся горница божественного исполнилась благоухания. Маной, вскочив в горницу, лобызал ей руки. Хотел лобызать и ноги, но дева не допустила. «Единую имею гуску, – закричал старик, – и тую для тебя на обед зарежу». Дева, смотря в окно, усмехалась, видя, что старина – господарь и господарка новою формою ловят гуску. Они бегали, шатались, падали и ссорились. Деве смешным показалось, что старик преткнулся о старуху и покатился.

– Что ты? Ты выстарел ум что ли?

– А у тебя его и не бывало, – сказал, вставая, старик.

Гостья, выскочив из горницы, сказала, что я прочь иду, если не оставите гуски в покое. На сем договоре вошли все в горницу. Вместо обещанной гуски в саду, в простой беседке, приняли и чествовали небесную гостью и божественную странницу яичницею и ячменною с маслом кутьею. От того времени, даже доселе, ячменная кутья в нашей стороне есть в обычае.

В сем месте встали из-за стола все гости. Алауда же благодарил Бога так: «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу в благое время. Богатая десница твоя в сытость и нас убогих твоих исполняет твоего благоволения, Христос-Бог. Будь благословен с отцом твоим и святым духом вовеки!» Гости все восшумели: «Аминь!»

Адоний продолжал повесть, что Астрая в стране их жила уединенно, Маноя и Каску паче прочих любила, посещала и шутила, пока переселилась в небесные обители. Алауда пить и петь побуждал. Он наполнил стаканище крепкого меда. «Да царствует Астрая! Да процветает дружба! Да увядает вражда!» Сие возгласив, испразднил стакан. Прочие последовали. Они пили крепкий мед, хмельное пиво и питие, или сикеру[284], называемую в Малороссии головичник, дети же – воду и квас. Из гостей большая часть была сродна к пению. Адоний разделил певцов на два крыла, или хоры, – на хор вопросный и на хор ответный, придав к обоим по нескольку свирельщиков. Они сперва раздельно, потом пели, хор совокупивши. Песнь была такова:

Песнь Рождеству Христову о нищете его [285]

Из Соломонова зерна: «Благая ярость паче смеха, ибо в злобе лица ублажится сердце» (Екклезиаст).

Из Христова: «Горе вам, смеющимся ныне», то есть снаружи.

Из Иеремиина: «Втайне восплачется душа ваша».

Вопрос.

Пастыри милы,

Где вы днесь были?

Где вы бывали,