Наследство - [183]

Стаями бродили длинноволосые бухие парни, страшными воплями разгоняя встречных. Алкаши вымогали у проходивших копейки. Слышался возбужденный девичий смех. С замкнутыми, осуждающими лицами двигались под руку пожилые пары. Отрешенно, гордо шли бородатые неофиты. Азартом горели глаза интеллигентов. Деловито спешили куда-то подтянутые филеры в тирольских шляпках и куртках, не без презрения посматривая на собравшихся. Недоуменно переминалась компания «золотой молодежи» — подающие надежды нувориши из кинематографических жучков или дети нуворишей, при мехах и дубленках; впрочем, женщины были оживлены более, чем мужчины, определенно скучавшие и ждавшие, когда отсюда можно будет уйти и повеселиться с подругами. Школьники-акселераты, явившиеся сюда, наверное, всем классом, дурачились, загоняя своего товарища в «пятый угол». Их одноклассницы щебетали и дергали расшалившихся ребят за рукава, предупреждая, что идет милиционер. Но патрульный орудовец, весь в коже с головы до пят, не обращал на них внимания; он был растерян, не имея твердых инструкций, что делать, чтобы освободить проезжую часть. Позади него плелся седовласый нищий — актер. Размахивая мятой шляпой, он голосил: «Товарищи, не скажете ли, сколько времени? Товарищи, пора начинать, пора!» Шныряли и вовсе непонятные личности, каких уж много лет давно нигде не попадалось. Тетка рядом даже шарахнулась от одного такого — одичавшего или больного подростка, аккурат послевоенного беспризорного, в старой офицерской фуражке, надвинутой на уши и подхваченной под подбородком ремешком, без пальто, в запахнутом чужом пиджаке, рукава которого болтались у самых колен. Тут же из толпы, словно из омута времени, из глубин памяти, вынырнул еще один — по облику урка, из тех, что наводняли Москву после амнистии 1953 года, фиксатый, кепка с разрезом, модная у них тогда, белое кашне, воротник поднят. Втянув голову в плечи, он мгновенно по-воровски пропал. Затем возникли двое несусветных калек, ободранных и перекошенных, Бог весть где обретавшихся в другие дни года; безногий, с шутками и прибаутками прытко скакавший на деревяшке, вел за собой слепого.

При этом то и дело кто-то кого-то окликал, останавливал, хлопая по плечу; слышались довольные восклицания, регот — друзья веселились, застигнув приятеля в таком «неподходящем» месте. Похоже было, что все здесь знают друг друга или, по крайней мере, у каждого с каждым есть хотя бы один общий знакомый. Так, малый, которого Вирхов принял сперва за опера, потому как тот конфиденциально совещался с милицейским старшиной, через минуту мило беседовал с девушкой, принадлежавшей к компании «золотой молодежи», а потом с длинноволосым, завитым под Людовика XIV парнем из полублатной ватаги; в это время упомянутая девушка уже делала книксен солидному господину с тростью и представляла ему своего «жениха» (оперу она его не представила); жених же, раскланявшись с господином и оставив свою невесту и свою компанию, торопился на зов трех забулдыг, безусловно известных всей округе; у них был с собой стакан, они налили и жениху, тот выпил, не побрезговав; тотчас после этого один из собутыльников направился к возившимся школьникам, преподать им отеческое наставление, как надо себя вести; те почтительно внимали: «Да, дядя Яша, мы больше не будем, дядя Яша». Можно было бы предположить, что все они — местные, но едва Ольга и Вирхов подумали так, как увидели шурующего в толпе Меликова соседа, слесаря; всякий второй приветствовал его, а ведь он жил неблизко.

Чугунная решетка отгораживала церковь от сквера и улицы. Калитка была уже заперта, счастливцы еще толпились на ступенях крыльца, впихиваясь в перепруженные двери. Наконец двери за ними закрылись, в церковном дворике осталась лишь маленькая группка дружинников; с ними бранились старухи верующие, так и не сумевшие проникнуть внутрь. Еще человек десять, больше чтоб покуражиться, под бадривали старух криком и свистом. Многие взобрались на каменный фундамент решетки, приникли к прутьям.

Зверский крик раздался от самой калитки:

— П'ропустите ве'рующих в х'рам!!! Я т'ребую, слышите, вы, п'ропустите!!!

Толпа качнулась туда.

— Это же наш Григорий, — узнала Ольга. — Пойди забери его оттуда. Не хватало только, чтоб сейчас его сцапали.

Вирхов ринулся вперед и, схватив Григория за руку, потащил его прочь.

— Нет, какие ме'рзавцы! Какие ме'рзавцы! — возмущался Григорий, тем не менее охотно подчиняясь.

— Ладно, перестань, — сказала Ольга. — А наших ты не видел?

— Все наши там. И твой Заха'р, и Лешка, и Бо'рис, и Се-ня… Они успели пройти. Даже Ту'рчинский и Митя Каган здесь, хоть они тепе'рь и сионисты. Даже Целла'риус здесь… Слушайте, я видел Льва Владимировича! Как вы считаете, может это быть или нет?! Я, п'равда, видел только издалека. Но, по-моему, это был он! И с ним еще двое, вылитые кагебешники! Они вылезли из машины! Как вы думаете, могли они пойти на это? Позволить ему, так сказать поп'рисутст-вовать! Исполнить его последнюю п'росьбу! Или это провокация? Чтобы установить, с кем он будет здо'роваться, установить его связи, с'разу нак'рыть всех!