Наследство - [181]

Вирхову мерещилось, что он сам запутался в этих связях, что они угрожают уже ему самому, что надо спасаться, высвобождаться из них, попытавшись сохранить возможность остранения, иронии. При мысли об «Ицзине» ему пришло в голову, что хорошо бы вообще перенести действие в Китай, дать героям китайские имена, назвать, скажем, Наталью Ми хайловну — Цю Мин, а Хазина — Сюнь Цзы… переделать священников в буддийских монахов или католических миссионеров… Москву заменить Пекином, а Литву, где жил отец Иван, — Непалом… Явление такой книги было бы забавно… Необходимые для правдоподобия фабульные перестановки вряд ли были бы так уж непреодолимо сложны… Зато тогда осталась бы чистая идея, и одним махом были бы решены многие его, вирховские, личные проблемы, в том числе и проблема безопасности, КГБ не так-то легко было бы установить его авторство, а за границей читателю, в сущности говоря, плевать, о русских или о китайцах пишет чужеземец…

В следующую минуту он нашел эту мысль отвратительной. Нет, он не имел права сбиваться на фарс. Те, о ком он писал, и как литературные герои, и как живые люди, были дороги ему, он любил их, согласны они были с этим или нет, он не хотел их лишаться. Они, все вместе, жили друг в друге, их страдания были его страданиями. И это здесь, а не где-то еще, была его земля, его стихия. Здесь он родился, здесь рос, здесь учился чувствовать, здесь, а не где-то еще, мучительно постигал сокровенный смысл, заложенный в человеческих сердцах. Здесь взвалил на себя тяжкий крест художника, еще не ведая, что это такое. Теперь нужно было полной мерой отвечать за все. Нельзя было уходить в сторону, увиливать, нельзя было отказываться ни от чего…

Решившись, Вирхов вытряс в сумку остатки рукописей из ящика, не разбирая.

* * *

Дом стоял пуст. Они долго не верили этому, бродили вокруг, заглядывали в щели заколоченных окон, стучали, даже звали негромко: «Мелик, Мелик!» — надеясь, что, быть может, есть какой-нибудь еще секретный лаз в дом и Мелик все-таки тут, в доме, притаился, наблюдая, не привели ли они с собой «хвоста», или разыгрывает их, или уснул и не слышит. Все было напрасно.

В деревне, у хозяев, где прежде жили «толстовцы», дома были только дети, мальчик лет десяти и девочка чуть постарше, родители поехали в гости, к отцовой сестре, хотели постоять пасхальную службу.

— Господи! Ведь сегодня Страстная суббота! — воскликнула Ольга. — Надо же, все забыла! — Перчаткою она промокнула глаза.

— Да, я тоже забыл, — тихо признался Вирхов.

— А вам что нужно-то? — спросили дети.

— Да мы хотели узнать насчет дома… Знаете, того, на отшибе…

— Насчет «хутора», — подсказал Вирхов.

— А чего? Вроде как она его продала? — удивилась девочка постарше.

— Не, не продала, — возразил мальчик.

— Нет, мы не покупать приехали, — перебила их Ольга. — Ты что, меня не помнишь? Я же бывала у вас. Мы хотели узнать про… — Она не помнила, как звали Меликову тетку, и так и сказала: —…Про тетю… про… Мелика…

— А мы такого не знаем, — покачали головами дети. — А Глафира Степановна уехала…

— У ней племянник не то заболел, не то помер. Вот она туда и уехала, — сказала девочка.

— К-куда уехала? — едва могла произнести Ольга.

— И не заболел, а под электричку попал! — вновь опроверг сестру младший братец. — Не знаешь, а говоришь! Пьяный шел через переезд, его и сшибло!

— Где?! — закричала Ольга.

— Здесь у нас и сшибло, у станции.

— И все ты врешь! — возмутилась сестра. — Это городского мужика сшибло, дачника. И не сшибло его, а хулиганы толкнули. Дядя Леша сам видел! Это в его смену было!

— Он сам пьяный был, твой дядя Леша! — заспорил мальчик. — Он этого видеть не мог, у него будка с того края стоит, а сшибло на этом!..

Оставив детей, готовых вцепиться друг в друга, Вирхов и Ольга бросились на станцию.

Они бежали не останавливаясь, ничего не видя вокруг себя; лишь на мостках Ольга взмолилась немного подождать. Тяжело дыша, она схватилась за перила, склонилась над водой.

— А ведь мы с ним здесь гуляли, — сказала она через некоторое время. — По-моему, он любил это место…

В кустарнике над ручьем оглушительно верещали невидимые птицы, их было там, наверное, не меньше тысячи; Вирхов подумал о том, как хорошо было бы сейчас никуда не идти, а посидеть здесь на берегу, посмотреть на лес, послушать, увидеть хоть одну лесную птицу.

— Нет, надо идти, — тут же сказал он. — Сейчас начнет смеркаться, мы вообще ничего не найдем.

Сторож у автоматического шлагбаума был хоть и опять пьяноват, но опаслив; место, где сшибло «дачника», показал, однако на расспросы об обстоятельствах отвечал невразумительно и неохотно; похоже было, что милиция или начальство уже трепали его из-за этого дела.

— Куда нам обратиться, чтобы узнать, дядя Леша? — заискивающе теребила его Ольга.

— В милицию, куда же еще?! Туда и обращайтесь. Сейчас пойдете прямо, до «ремонтного», потом свернете влево к магазину, пройдете магазин, автобусный парк, еще возьмете чуток правее, и будет милиция… Только они с вами заниматься не станут. Потому что они — районная милиция, они, значит, район контролировывают. А с этими делами, значит, занимается железнодорожная милиция, потому что случилось как бы происшествие при железной дороге… Вам эта милиция нужна!..