Наследство для двоих - [38]

Тем временем старые стойла снесли и на их месте начали строить новые современные конюшни. Это был первый шаг в программе модернизации лошадиного хозяйства, в результате которого в течение последующих десяти лет все в Ривер-Бенде было перекроено на новый лад. Дин изменил даже заведенную Р.-Д. традицию, в соответствии с которой имена всех лошадей начинались со слова «Ривер».[9] Теперь он регистрировал своих новых «арабов» под именами с приставкой «Нахр», что в переводе с арабского также означало «река». Так, вывезенный им из Египта Эль-Кедар ибн Судан превратился в Нахр-эль-Кедара.

Теперь поездки в Египет стали ежегодными. Эбби больше не ездила с ним до тех пор, пока не стала подростком, и по-прежнему не разделяла его восхищения пустыней и выросшими в ней «арабами» – худыми и с тонкими спинами. Когда Нахр-эль-Кедару исполнилось пять лет, Дин решил продать всех выращенных дедушкой лошадей вне зависимости от их качеств и потенциала и разводить только коней, имеющих чисто арабские корни. С этим Эбби также не могла согласиться. Ей казалось, что отец последовательно отвергает все, что было сделано ее дедом: сначала его компанию, а теперь и лошадей. И все же, любя отца, она старалась понять, что им двигало, и не обвинять его в неверности памяти Р.-Д.

Впрочем, в ее собственной молодой жизни происходило и без того слишком много новых событий, чтобы еще забивать себе голову этими невеселыми раздумьями. Выставки лошадей, в которых она по-прежнему принимала участие, школа, друзья, первые свидания… Не мучаясь излишней скромностью, Эбби сознавала, что растет настоящей красавицей. Одноклассники бегали за ней просто гурьбой. Разумеется, она понимала, что состояние и известность родителей также способствуют ее популярности.

В год, когда Эбби предстояло окончить школу, ее жизнь стала совсем уж сумбурной. Согласно традиции, в этот год она должна была выйти в свет, а значит, вдобавок к белому платью, обязательному для первого бала, нуждалась в роскошных выходных нарядах от лучших модельеров. На этом настаивала Бэбс.

Придирчивый выбор пятнадцати бальных платьев, бесчисленные примерки, покупка разнообразных женских принадлежностей… Эбби казалось, что приготовления не кончатся никогда. Сезон еще не успел начаться, а она уже похудела на три килограмма. Поначалу подготовка к первому выходу в свет представлялась ей сплошным развлечением, а на деле же оказалась изнурительной работой.

– Вот так, хорошо, – одобрила Бэбс реверанс, который они отрабатывали с Эбби вот уже полчаса. – Теперь давай еще разок, только наклоняйся пониже.

– Еще ниже? Так вот почему это называют «далласским нырком».

Для традиционного светского поклона, при котором девушке было положено чуть ли не ткнуться носом в пол, у дебютанток было много прозвищ: «далласский нырок», «техасский бульк». Официально же это движение называлось «реверанс желтой розы». Исполненное должным образом, оно выглядело полным достоинства и изящества, однако при малейшей оплошности, при любом неверном шаге могло обернуться настоящей катастрофой.

– Тебе надо побольше тренироваться, и тогда это станет получаться естественно и непринужденно – как одно плавное и грациозное движение.

– У меня так никогда не получится, – пробормотала Эбби в свои юбки, стараясь наклонить голову как можно ниже и приседая чуть ли не до самого пола. Она повторяла это движение уже сотый раз, и мышцы на ногах нестерпимо болели.

– А теперь повернись и проделай то же самое перед зеркалом. Не забывай: одно плавное, грациозное движение. – Бэбс изящно продемонстрировала дочери, как это нужно делать.

– Ты жульничаешь, мама. На тебе – брюки, – возмутилась Эбби, одновременно позавидовав тому, как легко все это получается у матери.

– Большинство девушек совершают ошибку, практикуясь в брюках, шортах или обычных платьях. Когда же доходит до дела, они начинаются путаться в длинных юбках своих бальных платьев. Я помню один бал, – со смехом продолжала Бэбс, – когда Сисси Конклин зацепилась за собственный подол и упала на пол головой вперед. Было так смешно смотреть, как она лежит, распростершись на полу в своем платье, словно утка на подносе! Я смеялась просто до слез. Она была страшно заносчивой девчонкой – эдакая всезнайка, – и я была рада, что это приключилось именно с ней.

– Ты меня удивляешь, мама. Это было нехорошо! – решила поддразнить ее Эбби.

– Она была не лучше. Впрочем, сейчас это уже неважно, – пожала плечами Бэбс. – У ее папаши было нефтяных скважин больше, чем на корове блох.

– Нужно не забыть передать это Кристоферу. Он считает тебя автором самых удачных афоризмов. – Эбби встала перед зеркалом высотой в человеческий рост и победоносно улыбнулась. – Вот уж позеленеют другие девицы, узнав, что Кристофер будет сопровождать меня на балу!

– До него, между прочим, осталось всего три дня, так что лучше практикуйся.

– Oui,[10] мама, – с театральной покорностью ответила Эбби и, сделав низкий реверанс, посмотрела на свое отражение.

Позади нее стояла хромированная металлическая постель с четырьмя медными шарами на столбиках. На покрывале, которым она была застелена, были изображены голубые кукурузные початки, гармонировавшие с синими обоями. Справа от постели находилась дверь, ведущая в коридор второго этажа. Внезапно она бесшумно открылась, и на пороге возник Джексон – чернокожий слуга, которого много лет назад нанял еще сам Р.-Д. Теперь его волосы были седыми. Он, как всегда, был сдержан и полон достоинства. Желая сообщить о своем присутствии, слуга деликатно кашлянул.