Наследство - [14]

— Нет, — ответила она и резко встала. — Не хочу устраиваться. Хочу, как всегда, получить назначение.

— Куда? Позволь узнать…

— Где больше всего нужна!

— Где? — Цепков потер широкой ладонью левый карман кителя. — Везде «больше всего». Область — это не госпиталь. — И пожаловался: — Везде у меня нехватки. — Он встал, осторожно, как бы извиняясь, прикоснулся рукой к ее плечу и сказал: — Сельская больница!

Не раздумывая, она ответила, что готова ехать в сельскую. И добавила:

— У меня есть опыт, пусть и небольшой. После института работала в Башкирии, в сельской больнице. Да, да! И терапевтом, и гинекологом, и педиатром. Роды принимала. А теперь еще и хирург.

Цепков опять погладил левый карман и опустился в кресло.

— Для сельской — клад. Но, — он снова в упор посмотрел в ее лицо, — подумай. Я хотел бы дать больше и лучше. Заслужила. Правду говорю!

— Верю. Сельская будет самое лучшее, доктор Цепков!

Он еще раз внимательно посмотрел на нее, не совсем понимая ее упорства.

— Так… Взгляни сюда!

Они подошли к карте, висящей на стене. Родная область… Знакомые излучины рек. Зеленые массивы лесов на севере. Железная дорога рассекала карту с запада на восток, и два уса от нее убегали на север.

— Вы каких краев, майор Надежда? — спросил Цепков, рассматривая карту. Его глаза были на уровне Новограда.

— Отец мой из Мурашей, мама — вятская. Я в Вятке родилась. Так что городская.

— Ну, вот сельские больницы: Верхоишеть, Кырчаны… Вот Ново-Троицкое. Все это на юге. Теплые Дворики, Медовая — на севере. Да, много их. Я назвал больницы, где нет главных врачей.

— Теплые Дворики? Это за Мурашами? Земство строило? — Надя оживилась. — Отец рассказывал… Он был тогда машинистом паровоза. И когда строилась больница, подвозил лес. Разъезд крошечный, долго стоять нельзя. Мужичков из деревень собирали к прибытию состава. Как муравьи, говорил, облепят вагоны… Весело работали. — Она замолчала, разглядывая тонкую ниточку железной дороги, убегающей от Новограда вверх к Котласу. — Значит, получаю назначение в Теплые Дворики?

Цепков отошел от карты.

— Надежда Игнатьевна, есть время подумать. Ключица-то как?

— Ключица? — не поняла она. — Нормально. Рана не беспокоит.

— Ездить много придется, правду говорю. Дорог хороших нет, зимой — заносы, весной и осенью — грязь. Верхом, в седле. А то и без седла, на одеяле…

— А на войне как было?

— Я не был на войне…

— На войне было по-всякому: и пешком, и ползком. Редко — на машине, больше на той же лошадке. Я — готова.

— Что ж… Только так условимся: приказ издам, когда там побываешь, посмотришь. Мне на старости лет не хочется, чтобы меня ругали, кляли.

— Вы меня обижаете, доктор Цепков… — Она опять смутилась, так и не вспомнив его имени и отчества.

— Вот уж и обижаю! За приказом придете через две недели. И спасибо за память! — Вдруг признался, опять поглаживая левый карман кителя: — Прихватывает. Правду говорю! Поволнуюсь… Какие-нибудь пустяки… И вот…

— Воды вам подать? Не умею врачей лечить…

— Пройдет, не беспокойся… — Он сел за стол, все еще поглаживая грудь. — Да, в госпитале у нас дело было налажено… На гражданке, к большому сожалению, далеко не то. Не то, Надя, — обратился он к ней по-дружески. — Приходится начинать с азов. Воды все же налей да посмотри в ящике слева, есть ли пузырек? Должен быть…

— Я вызову врача! Досада, даже стетоскоп не захватила…

— Нет, нет, я уж сам… Нашла? Накапай в стакан, пожалуйста, да извини. Вот расклеился…

Надя подала ему стакан, присела рядом. Он понял ее намерение подежурить возле него, заговорил уже твердым голосом:

— Все, все! Только молчок! — Приложил к синим губам палец, хитровато улыбнулся, спросил: — А все же, Надежда, что тянет в глубинку, а? По-дружески!

Надя встала, улыбнулась, но сдержанно сказала:

— Есть у меня задумка. Но о ней не сейчас.

— Добро! — согласился Цепков. — Но, голубушка, о каплях никому… Договорились?

Надя кивнула и попрощалась. Но она не сдержала слова и, выйдя из приемной Цепкова, заторопилась по темному коридору мимо одинаковых дверей, читая таблички. Вот и лечебный сектор… Вошла и увидела Анастасию Федоровну Колеватову, которая на год раньше Нади ушла из госпиталя. Колеватова сидела за столом, заваленным бумагами. Это была пожилая женщина невысокого роста, с блеклыми голубыми глазами на широком румяном лице, с решительным характером. Обрадовались друг другу.

— А что с Иваном Павловичем? — затревожилась Анастасия Федоровна, выслушав Надю, и по привычке потянулась к докторскому саквояжу, стоящему на столе слева.

«Иван Павлович! Как могла забыть? — огорчилась Надя. — Все так просто: Иван Павлович».

2

От разъезда Теплые Дворики до больницы того же названия («Добрый человек придумал, хорошо!») Надя шла лесом. Огромные сосны с ясной медью стволов и темной зеленью высоко поднятых над землей крон сменялись кудлатыми елками, серебристыми пихтами с шелковистой хвоей. В лесу пахло земляникой, цветущими травами, теплой влажной землей, и к этим запахам примешивалась чуть внятная горечь разогретой смолистой коры. А птиц, а птиц тут сколько! Они свистели, верещали, пели по сторонам и над головой, взлетали чуть ли не из-под самых ее ног.