Наследники минного поля - [6]

Алёша слегка задавался поначалу, но быстро успокоился после нескольких ночей на крыше. Бомбить ещё не начинали, но дежурства уже ввели. И к утру так хотелось спать, что пацаны зевали "с видом на море". Да и перед кем было задаваться, когда все заняты делом, и та же Света таскает камни для "щели", теперь уже в соседнем дворе, и отоворивает карточки — а это ж очереди на три квартала! — да ещё у нее малыш под присмотром. И стирка на ней — на трех человек, потому что мама возвращается и падает, но она скорее умрёт, чем опустится до того, чтоб выйти в грязной блузке. А тут ещё начались-таки бомбёжки: пока не по городу, а со стороны Дачи Ковалевского, но было очень слышно. И Андрейка, дарам что большой, с неделю писался по ночам, пока не привык. Ещё Свете добавились простыни. Спасибо хоть Гав обходился без одежды и Свете дел не добавлял.

Стирала Света своим методом: силы в руках у неё не хватало, и она сообразила, что ноги гораздо сильнее рук. Так что она прямо во дворе возле крана устанавливала корытце, чтоб легче воду наливать, валила туда белье, стругала мыло — и танцевала по белью босыми ногами. А чтоб не так быстро устать — распевала что-нибудь подходящее к случаю:

— Оц-тоц-пирминдоц,

Бабушка здорова,

Оц-тоц-пирминдоц,

Кушает компот,

Оц-тоц-пирминдоц,

И мечтает снова

Оц-тоц-пирминдоц,

Пережить налет!

Соседки хохотали, и за такое представление обычно кто-нибудь помогал Свете с самым трудным делом: выкручиванием простыней.

— Это надо было устроить войну, чтобы эти чертенята за ум взялись, — крутил головой управдом Зуйков. Впрочем, через пару дней его призвали, и оказалось, что жильцы, худо-бедно, могут обойтись без его руководства и даже без политических бесед про отпор врагу. Жизнь на военную ногу установилась быстро: кто-то уже эвакуировался, кто-то собирался, по улицам разъезжали агитационные грузовики с охрипшими девицами, распевавшими антифашистские частушки, маршировали колонны моряков в клёшах и рябчиках, появилось много лошадей с телегами, которые что-то куда-то перевозили. Из порта день и ночь доносились гудки. А выехать из города теперь было нельзя без специальных документов.

И только успела Света приспособиться к новому военному быту — заболел Андрейка. Пару дней накануне был он непривычно тихий, и Света прозевала, когда именно у него поднялась температура. Он лежал, тяжело дыша, с трудом поворачивая голову на тоненькой шейке. Рот у него распух и открывался клювиком, Света поила его с чайной ложки. И ничего он не хотел, только маму. Но мама должна была придти в лучшем случае к вечеру, да и то, если не заночует на работе, а где искать врача — Света совсем не знала. Она побежала к инженерской жене Виктории, но та только руками развела:

— Детка, врачей же почти не осталось! Они же все в военных госпиталях! Что значит "вызвать"? Откуда ты их вызовешь? Вот, хочешь, у меня есть аспирин…

Ничего Свете не оставалось, как кормить Андрейку аспирином, менять ему на голове мокрые полотенца, а он стонал тихонечко и ничего не говорил, и весь этот кошмар длился до сумерек, пока не прибежал Алёша и не оценил обстановку.

— Слушай, я маму приведу! Она у меня санитарка, но вообще медсестра, но вообще почти врач, она всё знает!

Через час он пришел со строгой на вид тетей Аней, и та без лишних слов достала из чемоданчика стетоскоп, велела дышать-не-дышать (Андрейка безропотно слушался) и вздохнула:

— Это может перейти в воспаление легких. Как-то он переохладился. Каждое лето по всем больницам такие случаи, и именно в самую жару. Я тебе оставлю вот эти таблетки… как тебя зовут? Света? Ну вот, Светочка, сейчас дай ему одну и на ночь одну, и утром. И не укрывай его слишком, у него сильный жар. А я постараюсь привести знакомого доктора.

Мама приехала утром, когда Андрейка вроде дышал поровнее, и он вцепился в нее, как маленькая обезьянка.

— Мамочка, ты не уйдёшь? Ты никуда не уедешь?

Мама, вся побелев, держала его горячие лапки:

— Никуда, Ендрусь, никуда, мой маленький.

— Не уходи, я без тебя умру.

Знакомый доктор действительно пришел в тот же день. Это был совсем седенький старичок с негнущейся поясницей и с зеленоватыми пучками шерсти из ушей. У него была труднопроизносимая специальность: отоларинголог, но зато это был сам знаменитый доктор Шлиппе, работавший в Евангелической больнице еще до революции. Он прослушал Андрейке легкие и, не отговариваясь отсутствием лекарств, быстро выписал рецепт.

— Только пойдите обязательно в аптеку Гаевсекого и скажите, что от меня. Вам всё дадут, там меня ещё помнят. И — уход, уход и уход! Молока достаньте, если можете.

Он долго ещё инструктировал маму, а она послушно кивала. Одного этот замечательный доктор не мог: дать маме бюллетень по уходу за ребёнком.

— Голубушка, я ведь уже пятнадцать лет не практикую! У меня ещё в двадцатые годы оказалось вражеское происхождение! С точки зрения любого учреждения я никакой не врач, поймите, а кустарь-переплетчик без пенсии. И любая бумажка от меня — филькина грамота, не больше… Ну, если угодно, могу написать справку и поставить свою подпись… Но при большевиках моё имя ничего не значит, поверьте. Кто еще помнит старого доктора Шлиппе, смешно!