Наследники Кремля - [76]

Свердлов решительно пресекал у детей всякие проявления иждивенчества, развивал у них самостоятельность, уважение к труду. Яков Михайлович требовал, чтобы ребята сами убирали свои кровати, чтобы соблюдали опрятность и чистоту в комнате, держали в порядке свои вещи, игрушки. С непередаваемой иронией он высмеивал сына, если тот просил кого-нибудь пришить оторвавшуюся пуговицу. И так во всем. В то же время он никогда не ставил перед ребятами непосильных задач, чтобы не отбить у них охоты делать что-то самостоятельно.

Простыми и доходчивыми словами рассказывал Свердлов нашим детям, кто такие буржуи и почему был плох царь, зачем рабочие совершили революцию, что за люди большевики, и ребята его понимали.

Помню, как однажды горько разрыдался семилетний Андрей, когда один из товарищей в шутку назвал его анархистом, как, захлебываясь слезами, он твердил: «Неправда! Неправда! Я большевик, как папа!».

Запомнился мне и такой разговор, который вел отец с сыном в тяжелый январский день 1919 года, когда было получено известие о зверском убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Имя Либкнехта часто произносилось у нас в доме и хорошо было известно ребятам. Мы с Яковом Михайловичем собирались на траурный митинг, когда Андрей вдруг подошел к отцу, как-то необычно робко прижался щекой к его руке и, глядя снизу вверх, спросил:

— Папа, Либкнехт был революционер, большевик?

— Да, — ответил Яков Михайлович, — настоящий революционер.

— А его убили буржуи?

— Ну конечно, буржуи.

— Но ведь и ты, папа, тоже революционер. Значит, тебя буржуи тоже могут убить?

Яков Михайлович пристально посмотрел на мальчика, ласково потрепал его по голове и очень серьезно очень спокойно сказал:

— Конечно, сынка, могут убить, но тебе не надо этого бояться. Когда я умру, я оставлю тебе наследство, лучше которого нет ничего на свете. Я оставлю тебе ничем не запятнанную честь и имя революционера.

Лишь после революции, после переезда в Москву, получил Яков Михайлович возможность видеться с отцом, с братьями и сестрами. Отец нет-нет да и приезжал к нам из Нижнего. Брат Якова Михайловича, Вениамин, работавший членом коллегии НКПС, и сестры жили в Москве. Когда все собирались вместе, семья получалась большая, веселая, дружная.

Нередко у нас гостил младший брат Якова Михайловича — тринадцатилетний Герман, смышленый и остроумный мальчик.

Герман родился уже после ухода Якова Михайловича из семьи, когда отец Свердлова женился вторично, и до 1917 года Яков Михайлович его почти не знал. Теперь же, когда условия позволяли, Герман часто приезжал к нам. Отличительным его свойством был врожденный неистощимый юмор. Самый заурядный эпизод он рассказывал так, что все покатывались со смеху. А какой гомерический хохот стоял, когда Герман читал вслух и по-своему комментировал обычные, всем с детства известные русские сказки! Если во время чтения Германа Яков Михайлович бывал дома, то трудно было определить, кто искреннее и заразительнее хохотал: кто-либо из ребят или Яков Михайлович. Только сам рассказчик, Герман, сохранял невозмутимый вид.

Вскоре после приезда ребят из Нижнего мы перебрались в просторную четырехкомнатную квартиру в так называемой детской половине Большого дворца. Две комнаты, смежные с нашей квартирой, Яков Михайлович попросил оборудовать специально для приезжих. Многие из товарищей, знавших ранее Якова Михайловича, приезжая в Москву по делам, шли прямо к нему и находили у нас пристанище.

Якову Михайловичу было совершенно чуждо мелкое, мещанское чувство собственности, жадность, эгоизм. Он всегда готов был всем, что мы имели, поделиться с товарищами. В то же время Яков Михайлович не терпел и мелкобуржуазного нигилизма, распущенности, небрежности. Еще в ссылке он охотно отдавал любую вещь тому из товарищей, кто действительно нуждался, но сурово порицал тех, кто ложно понимал коммунистическое отношение к предметам личного обихода, без спросу брал чужие вещи, обращался с ними неряшливо, небрежно.

Яков Михайлович был неизменно подтянут и опрятен, того же требовал и от окружающих. Он беспощадно высмеивал каждого, кто считал чуть ли не достоинством революционера невнимание к своему внешнему виду, к одежде.

Особенно горячие стычки случались у Якова Михайловича с Бухариным. Еще в Питере, а потом и в Москве Бухарин бывал у нас. Он как раз принадлежал к числу людей, отличавшихся редкой небрежностью, распущенностью и неопрятностью. Пуговицы у него на куртке всегда были оторваны вовсе или болтались на одной ниточке, воротник рубахи засален, галстук помят и сдвинут набок.

— Ну как тебе не стыдно, — говорил Яков Михайлович Бухарину, — ходишь свинья свиньей. Уж не думаешь ли ты, что ты и твои «левые» друзья станете ближе рабочему классу, если будете выглядеть оборванцами? Ты же не рабочий по виду, а типичный люмпен! Только великая нужда и вековечная нищета заставляют русского рабочего плохо одеваться, и все же он старается быть аккуратным. А вот погоди, прогоним белогвардейцев, покончим с разрухой, двинемся вперед, и наш рабочий оденется получше любого немца или англичанина!

Яков Михайлович не терпел пышности и помпезности, но считал, что внешний вид советского учреждения, каждого советского и партийного работника должен отвечать тем высоким задачам, какие на них возложены».